я сравнил ее возраст и свой: по отношению к Софи я был ребенком и приходил в отчаяние, что мне хотя бы не на пять-шесть лет больше.
На рассвете пробили сбор. Ночь люди провели на площади и на улицах, танцуя и распивая вино; я вышел из комнаты и на цыпочках пробрался к двери в комнату Софи. Мне хотелось, чтобы через эту дверь до нее донеслись все мои прощальные слова и все мои пожелания счастья.
Я подобрался к двери совсем тихо, едва слыша шорох собственных шагов; вот почему я очень удивился, когда дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась рука.
По рукаву, из которого выскользнула ладонь, легко было заметить, что Софи, как и я, не ложилась или прилегла одетой. Я схватил ее руку и поцеловал.
Ладонь ускользнула, оставив в моей руке записку; после чего дверь тут же захлопнулась.
Я не мог поверить во все это; подойдя к окну, я при белесом утреннем свете прочел:
«У меня нет друга, Рене, будьте им. Я так несчастна!»
Прижав записку к сердцу и протянув руку в сторону комнаты, я поклялся в верности дружбе, предложенной мне столь таинственным образом. Потом, поскольку из комнаты Софи не доносилось ни звука, спустился вниз, взял ружье и бросил последний взгляд на окно, выходившее на улицу.
Чуть отдернутая занавеска позволяла видеть часть лица Софи; девушка дружески кивнула мне, сопроводив свой жест печальной улыбкой, и занавеска задернулась. Сколь ни мимолетным было это видение, мне показалось, что у Софи покраснели глаза и, значит, она плакала. В этом не было ничего удивительного. Разве в записке не говорилось, что она несчастна? Возможно, эту тайну прояснит будущее.
Я быстро зашагал к площади, чувствуя, что если не сделаю над собой невероятного усилия, то не смогу оторваться от этого дома.
Гвардейцы из Клермона, Илета и Сент-Мену, наконец, все, кому было по пути, построились в один отряд.
На прощание мы выпили, в последний раз подали друг другу руку и расстались с жителями Варенна.
Папаша Жербо проводил нас до самого верха улицы Монахинь и снова повторил свои предложения, сделанные мне уже дважды.
Я вернулся в хижину папаши Дешарма и впервые в жизни нашел свой дом пустынным, а свою комнату — унылой.
На другой день возобновилась моя привычная жизнь; хотя я вкладывал в нее прежнее упорство и желание учиться не ослабело, я чувствовал в сердце неведомую доселе пустоту, и ее не могли заполнить мои занятия.

XIII. БРАТСТВО

Я рассказал о своей жизни до встречи с Софи. Теперь все продолжалось обычным образом, только в моем сердце появилось какое-то смутное чувство.
События в Париже развивались, но ко мне прямого отношения они не имели. Слухи о них долетали до нас словно слабое эхо отдаленного грома.
К примеру, мы узнали об отказе дворянства в ночь на 4 августа от своих прав, об упразднении десятины, о провозглашении религиозной свободы, об оргии гвардейцев, об оскорблении национальной кокарды, о днях 5 и 6 октября, о возвращении в Париж короля и королевы, о заговорах при дворе, о суде над Безанвалем и Фаврасом, о выпуске Национальным собранием «Красной книги».
Публикация «Красной книги» 1 апреля 1790 года имела такой громкий отклик в провинции, что мы не можем здесь не сказать об этом несколько слов.
Мы видели, как, убегая за границу, через наши места проехали г-да де Конде, отец и сын, г-н де Водрёй и г-н де Брольи. Дворянство последовало этому примеру, бросая короля и королеву на произвол их злосчастной судьбы и выдвигая при этом такой предлог: они бегут лишь для того, чтобы поднять другие страны на борьбу, а вернувшись, избавить своих монархов от опасности.
Итак, откуда, по их мнению, королю и королеве угрожала опасность? Из Франции. Откуда могло придти спасение? Из-за границы.
Поэтому чужеземец был другом, а француз стал врагом.
Да разве могло быть иначе? В жилах королей Франции текло так мало французской крови, что их симпатии просто неизбежно должны были быть отданы загранице. К примеру, Людовик XVI, сын саксонской принцессы (от нее он унаследовал нерешительный характер и грузную полноту), по отцу — сыну польки — был французом лишь наполовину; Людовик XVI женился на Марии Антуанетте, происходившей из Австрии и Лотарингии. Отсюда следовало, что в человеке, занимавшем трон Франции, текло три четверти чужеземной крови и лишь четверть французской. В итоге оказалось, что настоящей семьей короля французский народ не был — его семьей были курфюрст Саксонский, император Австрии, король Неаполя, король Сардинии и король Испании; именно к ним отправлялись эмигранты просить помощь для борьбы против Франции. До выхода «Красной книги» люди говорили, будто король не знает об этих антифранцузских интригах или, по крайней мере, не способен им помешать.
Но «Красная книга» разоблачила эти происки.
Король, принесший 4 февраля присягу Конституции, не только состоял в прямой переписке с эмигрантами, но и оплачивал своих гвардейцев в Трире, свои большую и малую конюшни, которыми управлял принц де Ламбеск, тот самый, кто, атакуя 12 июля в саду Тюильри восставших, растоптал конем человека и саблей ранил старика.
Все продолжалось как в Версале: король располагал содействием заграницы; в Париже шили мундиры для телохранителей и отправляли в Трир; в Англии покупали лошадей для офицеров гвардии, а единственное возражение Людовика XVI против этих расходов, им же оплачиваемых, заключалось в том, что он советовал, по крайней мере, закупать лошадей во Франции.

* * *

Графу д'Артуа, принцу де Конде, наконец, всем эмигрантам выплачивались огромные пенсии. Никто не мог сказать, куда делись шестьдесят миллионов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143