— Я бы ни за что не позволил, чтобы за вами посылали в Национальное собрание.
— Как? — удивился Робеспьер.
— Да это все Рене, — пояснил метр Дюпле, указывая на меня. — Рене, славный малый, настоящий патриот, он, вы знаете, друг господина Друэ из Сент-Мену — того, кто задержал короля. Рене прибежал и сказал, что на Марсовом поле убивают людей. Нам лишь оставалось броситься к якобинцам, а, поскольку я член клуба…
— Совершенно верно, — перебил его Робеспьер, — я вас помню.
— Ну, вот мы и решили послать за вами.
— Я пришел как раз в ту минуту, когда закрыли ворота. Не желая возвращаться к себе, в глубь Маре, куда новости доходят до меня лишь на следующий день, я пошел просить убежища к Петиону — он живет в предместье Сент-Оноре. Вы встретили меня по пути и приютили у себя. Я прошу у вас разрешения дождаться здесь сумерек. Среди аристократов, доносчиков Лафайета, подручных Байи жизнь честного человека не может быть в безопасности. Умереть я не боюсь, но желаю погибнуть с пользой для родины.
При этой сцене я присутствовал без всякого душевного волнения: меня не трогали слова, сказанные Робеспьером. У этого человека слова не шли от сердца; глаза щурились и избегали прямо смотреть на вас; узкий покатый лоб не казался достаточно просторным, чтобы в нем могла гнездиться великая мысль; особа великого гражданина напоминала мне его речи: приглаженные, подправленные и дополненные.
— Значит, вы друг гражданина Друэ? — оказывая мне честь, спросил он.
— Он заботился обо мне как отец, — ответил я. — Своими немногими знаниями я обязан ему и Руссо.
— Неужели, молодой человек, вы читали Руссо?
— Я знаю его наизусть.
— Это добрый учитель! Великий учитель! Я тоже его воспитанник и, надеюсь, когда-нибудь воздам ему должное.
Дюпле и его жена слушали Робеспьера, разинув рот и скрестив на груди руки; оставалось лишь встать на колени. Уже несколько минут Дюпле, казалось, никак не решался обратиться к гостю с просьбой. Два-три раза он обменивался с женой выразительными взглядами. Наконец метр Дюпле осмелел.
— Не окажет ли нам гражданин Робеспьер честь отужинать с нами? — спросил он в третьем лице, словно обращался к королю.
— Я не хотел бы причинять вам большого беспокойства, — ответил Робеспьер. — К тому же моя сестра будет волноваться.
— Вы ведь шли к гражданину Петиону?
— Да, но от него я мог бы предупредить мою сестру.
— Прекрасно, мы ее предупредим отсюда.
— У вас есть надежный человек?
— Это я, гражданин, — предложил я свои услуги.
— Вы будете столь любезны?
— Буду рад оказать вам услугу и доставить удовольствие метру Дюпле.
— Тогда будьте добры, дайте мне бумагу и перо.
Обе девушки тут же принесли ему все необходимое: одна — перо и бумагу, другая — небольшую дощечку, которую Робеспьер положил на колени. Он написал тонким, мелким почерком, сделав при этом две поправки, следующие строчки:
«Сестра, не волнуйтесь, я в надежном месте.
Ваш брат Максимилиан».
Запечатав записку, твердыми, прямыми буквами, в чем-то соответствующими его характеру, он надписал адрес: «Мадемуазель Шарлотте де Робеспьер, улица Сентонж, № 7, в Маре».
Я взял письмо и ушел.

XLVII. ВСЕЛЕНИЕ

Я уже говорил, что природа сделала меня неутомимым ходоком; именно в дни, подобные пережитым нами, я оценил способность, какой наделила меня наша общая добрая мать.
Правда, я еще не слишком хорошо знал мой любимый Париж, чтобы легко выбираться из той запутанной сети улочек, куда заводит улица Сент-Оноре; сеть эта простирается от улицы Мясника Обри до улицы Бушера; пять или шесть минут ушли у меня на расспросы, но я все-таки добрался до места.
Я увидел жалкий дом на бедной улице. Это и был дом № 7. По темной лестнице я поднялся на второй этаж, совсем невысокий. На площадку выходили три двери; на одной из них висела табличка: «Гражданин Максимилиан де Робеспьер, адвокат и депутат Национального собрания».
Я позвонил. За дверью послышались осторожные шаги, затем они замерли в ожидании.
— Это вы, Максимилиан? — спросил голос, в котором чувствовалось волнение.
— Нет, мадемуазель, — ответил я, — но у меня известие от него.
Дверь тотчас распахнулась.
— С ним ничего не случилось? — спросила высокая худая женщина; на вид ей можно было дать лет сорок.
— Вот несколько слов, они успокоят вас, — сказал я и подал письмо. Было слишком темно, чтобы его можно было прочитать в коридоре или на лестничной площадке. Мадемуазель де Робеспьер пошла к себе, пригласив меня зайти. Следуя за нею, я вошел в некое подобие столовой, откуда двери вели в рабочий кабинет и спальню. Квартира выглядела неуютно, бедно, голо, хотя это была не нищета, а скорее убожество.
Мадемуазель де Робеспьер прочла письмо брата.
— Когда мой брат не считает нужным сообщать мне, где он находится, у него есть на то свои причины. Вы его видели, сударь?
— Я только что от него, мадемуазель.
— С ним что-то случилось?
— Нет.
— Передайте ему мой привет, сударь, и поблагодарите от меня людей, оказавших ему гостеприимство. Вы, наверное, шли сюда долго, и мне хотелось бы предложить вам прохладительное, но мой брат скромен и неприхотлив, и в доме у нас есть только вода.
В это мгновение в коридоре послышались чьи-то шаги и в дверях столовой появилась женщина; за ее спиной вырисовывался силуэт мужчины.
Несмотря на сгущающуюся темноту, я узнал женщину и невольно воскликнул:
— О, госпожа Ролан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143