Между Симоном и Лонгчемпом оставалась преграда из десяти воинов с обнаженными мечами.
— Где все остальные? — недовольно возвысил голос канцлер. — Охотятся, — сказал Симон.
Один из гвардейцев презрительно хмыкнул, затемзакашлялся, пытаясь замаскировать дерзость.
— А твоя жена, дочь разбойника? Где она?
— Охотится.
— Возьмите его!
По команде Лонгчемпа два всадника подались вперед, но остановились, не решаясь приблизиться к Тэлброку на расстояние вытянутого меча.
— Советую вам хорошо подумать, — напомнил Тэлброк гвардейцам. — Я начальник этого форта, человек Маршалла. И я убью того, кто подойдет ближе.
— Взять его! — повторил Лонгчемп. — Хватайте его сейчас же.
Симон сделал ложный выпад и нырнул под коня ближайшего к нему гвардейца. Перекатившись, он вскочил на ноги, будучи уже на расстоянии копья от второго коня. От жуткого рева Тэлброка конь отшатнулся в испуге. Позади Симона заржал еще один конь.
Враги обступали его с флангов, окружали, брали в кольцо. Конец наступит быстрее, чем он предполагал. Ноги в сапогах из овчины уходили в снег. Холод пробирался все выше и выше, он шел от обледенелой земли. Скоро ноги его занемеют, он утратит ловкость и оступится, вот тогда — все, конец. Симон пошевелил пальцами, на нем были перчатки из хорошей кожи, выделанной в Тэлброке. Те же перчатки были на нем в день похорон отца, только тогда они были поновее. Он начал, по обыкновению, обратный счет на латыни, он не станет думать об Аделине в эти последние минуты жизни — он станет бороться, он заставит их попотеть. Но образ ее не исчезнет, и, когда драться больше не будет сил, он утешится перед уходом в царство вечной зимы воспоминанием о летнем цвете ее волос, о летнем жаре их страсти, о летней зелени ее глаз.
Всадники, оказавшиеся у него за спиной, отчего-то не начинали атаку. С почти невероятной четкостью, дающейся годами выучки, они заставили своих коней отступить. Боковым зрением Симон заметил на опушке своего жеребца, тот неспешно скакал мимо группы каких-то вооруженных людей. Значит, гвардейцы тоже их увидели. Десять гвардейцев Лонгчемпа развернулись лицом к приближавшейся кавалькаде.
Симон повернулся к гвардейцам, заслонявшим Лонгчемпа, спиной. Прорезая белую пелену снега, сверкала кривая сарацинская сабля, рисуя грозные узоры над головой того, кто ехал впереди. Кривой клинок словно чертил огненные знаки — так казалось из-за того, что рука, водившая клинком, была затянута в багряный бархат.
— Кто вы? Кто вы, вышедшие из моего дома? Лонгчемп повернулся лицом к говорившему:
— Уильям Лонгчемп, канцлер короля Ричарда, епископ Или.
Дамасская сталь продолжала свою дикую пляску. Кардок указал концом клинка на ближайших к нему гвардейцев.
— Кто эти люди? Уильям Маршалл разрешил им вторгаться на мою землю? В договоре сказано, что Маршалл единственный из нормандцев, которому позволено посылать сюда посторонних, и лишь для того, чтобы стеречь крепость.
Конь Лонгчемпа задрожал от рева Кардока.
— Я пришел, чтобы допросить убийцу священника, Симона Тэлброка.
Кардок захохотал:
— Он убил священника давным-давно. Маршалл дал ему свободу. Кто ты такой, чтобы оспорить его решение?
— Я верховный судья короля Ричарда.
— А Маршалл хозяин этих гор, и я не пойду против его воли.
— Тэлброк убийца, на его совести не только священник из Ходмершема. Я пришел забрать его, пока он не убил снова.
С левой стороны линии гвардейцев, рядом с поворотом частокола, появилась еще одна кавалькада. Белые всадники на фоне белого снега — словно грозные тени из страны вечной зимы.
— На его совести всего лишь пара оленей из моего леса, и то для нужд моего же стола. Ты знаешь о ком-то еще?
— Твоя дочь, — сказал Лонгчемп, — скажи мне, где она покоится.
— Она не покоится, она охотится.
— Не испытывай моего терпения, — воскликнул Лонгчемп. — Я знаю, что она мертва. Я здесь, чтобы отвезти ее убийцу в Херефорд.
Причудливые манипуляции с кривой саблей прекратились.
— Ты что, приехал из Херефорда, чтобы издеваться надо мной? Моя дочь, слава Богу, жива и здорова и как раз сейчас скачет по холмам, обуреваемая желанием разыскать своего муженька, что в такую погоду отнюдь не просто.
Кардок напоследок виртуозно рассек саблей воздух и не торопясь убрал ее в драгоценные ножны.
— Мои двоюродные братья, Райс и Мэдок, приехали в гости: встретиться с моим новоявленным зятем.
Кольцо из конных гвардейцев вокруг Симона сплотилось. Странного вида всадник в просторном плаще с капюшоном грязно-коричневого цвета на гнедом коне с серыми отметинами неспешной трусцой выехал вперед.
— Слушайте мой приказ, братья, — сказал канцлер, — не спускайте с него глаз, не то я спущу с вас шкуру. Живьем.
Кардок привстал в седле.
— Мы пойдем внутрь, там и поговорим. Именем святого Давида, я вижу в доме костер!
— Здесь не жарко, — раздраженно бросил Лонгчемп.
— Ну, святому Давиду на это плевать. Раз в год, дабы почтить его, мы даем костру погаснуть и не разжигаем его, пока не наступит полночь. Теперь, спасибо вам, нас весь год будут преследовать неудачи.
— Где все женщины? — приказным тоном поинтересовался Лонгчемп.
— Сидят себе в доме у моего родственника и ткут шерсть, заодно и общаются. А что ты мне прикажешь делать — держать их в доме, в котором огонь не жгут в честь памяти святого покровителя?
Снег сыпал уже не так густо, как прежде, и за тонкой серебристой завесой ясно различались фигуры всадников: человек около пятидесяти, валлийские вожди, друзья Кардока, и простые воины-валлийцы, стоявшие полукругом.
Лонгчемп хищным взглядом обвел вооруженных врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84