Аделину уже целовали раньше — Бретон, который как-то прижал ее к себе летом во время танцев, потом ее украдкой, нервничая, поцеловал молодой Неверс в коридоре перед дверью опочивальни леди Мод, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило с ней сейчас.
Аделина повернулась, чтобы Симону было удобнее целовать ее, и сквозь стук сердца, громом отдававшийся в ушах, с удивлением услышала свой тихий стон.
Он отстранился, положил руки ей на плечи и сказал:
— Ты права, сейчас не время для чего-то большего.
— Я… Я не против. — Аделина взяла и положила его ладони туда, куда он, казалось, не решался их положить, на невысокие холмики грудей.
— Еще, — сказала она, — прошу тебя, еще. Кобыла ее вскинула голову и отшатнулась от смирно стоявшего коня Тэлброка. Симон поддержал жену в седле.
— Осторожно, — сказал он.
Мир, оказывается, не перестал существовать. Воздух был все так же холоден, цвета все такими же яркими. Аделина огляделась и поразилась, словно увидела зимнюю зелень лугов впервые.
— У твоей лошади больше здравого смысла, чем у меня, — сказал Симон. — Лагерь совсем рядом. Прости меня.
Аделина кивнула.
Они ехали молча через луг. Аделина знала, что если она заговорит, то не узнает собственного голоса. Она не изменилась, но изменилось все вокруг.
Все…
Симон резко остановил коня и протянул руку, касаясь ее плеча.
— Что, скажи на милость, это такое? — В стороне от дороги, среди зарослей рябины, с веток древнего сучковатого дерева свисали яркие лоскуты. — Это…
— Нет, это не повешенный, — сказала Аделина. — Это место я помню, и это дерево тоже. На ветках дары святым угодникам.
— Одежда?
— Подношения — для удачи, за здоровье, чтобы ребенок благополучно родился. Моя мать перед моим рождением оставила здесь лучшую мантию. Она мне рассказала, когда я достаточно повзрослела, чтобы понять.
— И она верила в это, хотя и нормандка?
— Возможно, не знаю. Дерево очень старое, и у него отличная репутация.
Симон уставился на увешанное шерстью и шелками дерево.
— Не приближайся, — попросила Аделина, коснувшись его плеча. — К нему нельзя подходить, если тебе не о чем попросить своего святого и если у тебя при себе нет приличной веши, чтобы оставить в дар.
Симон пожал плечами:
— Слишком холодно, чтобы отдавать плащ, а желания мои могут оказаться трудновыполнимыми даже для твоего таинственного дерева.
— Тогда уезжай отсюда, нехорошо находиться здесь без цели.
Всего через несколько минут они уже были на дальнем краю луга. И яркость красок в лучах осеннего солнца, и звон птичьего щебета — все успело угаснуть к тому моменту, когда они приблизились к хижине. Набежали тучи и заслонили солнце. И в разом наступивших сумерках Аделине показалось, что мир — эта долина и все остальное — возвращается к прежнему состоянию. Становится таким, каким он был до…
Симон обернулся в седле и приложил палец к губам.
— Держись возле меня. Ничего страшного не произойдет, но стой так, чтобы я мог тебя видеть.
Но улыбка на его губах говорила Аделине о другом, не имеющем никакого отношения к воинам-пастухам.
Вначале Аделина подумала, что хижину охватил пожар и она сгорела дотла. Черный удушливый дым завис над лагерем, и в дыму потерялся довольно большой дом, построенный Кардоком для бывших повстанцев. Хижина прилепилась у самого подножия утеса, а загоны для овец протянулись в линию возле той же стены, образованной скалой, огораживавшей луг. Судя по сильному запаху и блеянию овец, пастухам удалось за летние месяцы собрать довольно большое стадо.
Они не выглядели пастухами, даже мечи и кольчуги не сменили на пастушьи пастулы и палки. Самый могучий из них, богатырь с единственным ухом, встал при виде Тэлброка и Аделины.
— Дочь Кардока и нормандский надсмотрщик. Теперь вы женаты, верно?
Тэлброк остановился и велел то же самое сделать жене. Хорошо вооруженный пастух стоял спиной к костру. Казалось, пламя бушует вокруг него.
Симон, похоже, не был так суеверен, как его жена, и не испытывал желания бежать прочь при виде дьявола, выползшего из геенны огненной.
— Да, мы вчера поженились. Я Симон Тэлброк. Как тебя зовут?
Великан огляделся, как будто искал взглядом капкан.
— Граффод, — сообщил он наконец.
— Ты и твои товарищи — пастухи?
— Пастухи.
Порывом ветра густой черный дым от костра понесло в сторону Симона и Аделины.
— Вы жжете зеленые деревья. Трудная вас ждет зима, если не припасете лучшего топлива.
— На зиму у нас есть сухие дрова.
— Могу я провести свою жену в хижину?
— Там спят мужчины, — Граффод неопределенно пожал плечами, — и женщины. Одна или две.
Аделина через плечо Граффода смотрела на пастухов. Она насчитала девять человек у широких дверей хижины. Дым, казалось, никому не мешал. Мужчины возле огня играли в кости. Один из них смотрел на Тэлброка, остальные его не замечали.
Хоть одежда их и была в заплатах, а мечи в зазубринах, клинки мечей грозно блестели в лучах заходящего солнца. Тэлброк кивнул в сторону загонов:
— Овцы ваши собственные?
— Стада принадлежат Кардоку. Мы смотрим за ними днем и ночью и получаем половину руна.
— В гарнизоне для вас найдется работа получше и плата пощедрее.
Мужчины, игравшие в кости, подняли головы. Граффод нахмурился:
— С нас довольно этих войн. Это у Кардока договор с нормандцами. Нас его дела не касаются.
Тэлброк достал из-под кольчуги небольшой мешочек и взвесил его на ладони:
— Здесь золото для того, кто скажет мне, как вооруженный всадник может выбраться из долины, минуя дорогу в ущелье.
Ответом ему была тишина. Аделина видела, как рука Тэлброка медленно ползет к рукояти меча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84