А уж с тех пор, как она вошла в возраст… Я сам за последние четыре года и руку ломал, и голову разбивал. А он вот, Гэр, так и вовсе бьется и колотится едва не каждый день — к лошадям вообще приближаться не может из-за нее.
— Н-но это смехотворно! — выпалил Рейн и напрягся, готовясь защищать любимую против столь неожиданного и невероятного обвинения.
— Но это правда, клянемся! — Гэр вдруг побледнел. — У нее сердце доброе, и она вечно тащит в дом всяких зверюшек. Вот только зверюшки эти долго не живут, один Вулфи уцелел, так вы, ваше сиятельство, сами, должно быть, видели, в каком виде этот пес. А ее папенька, сквайр — ведь и его не обошло дурное везение! Каждый год сквайр что-нибудь да ломал себе — то руку, то ключицу, нос один раз. Он за эти годы потерял почти все деньги и часть земель. Оттого-то ему пришлось заняться контрабандой, чтобы как-то дом содержать.
— А последнее время и с контрабандой выходило неладно. Вот хоть в ту ночь, когда он потонул: вдруг ни с того ни сего погасли сигнальные фонари. А погода была ненастная, штормило, корабль в бухту войти не мог. Пришлось нам выходить в открытое море в нашей лодчонке… А без сигнальных фонарей в такую ночь вернуться как? Мы и оглянуться не успели, как нас выбросило на скалы…
Все ожило вновь для незадачливых контрабандистов, и полился жуткий, путаный, невнятный рассказ. Тьма и ревущее море… вокруг брызги секут лицо… пенящиеся волны величиной с гору обрушиваются на их лодчонку… и нет света сигнальных фонарей… не видно пути… и нет надежды.
А возле входа в пещеру стояла, ни жива ни мертва, Чарити. В первый раз она услышала рассказ о гибели своего отца в таких ужасных подробностях. И она узнала, что вину за эту смерть возлагают на нее, и кто — два человека, которых она любила и считала членами семьи. Джинкс. Она едва устояла на ногах. Да, всю жизнь она видела, что вокруг беды. Сердце ее, отягощенное горестями, замерло на мгновение, словно не в силах биться. Она чувствовала себя так, будто под самыми ее ногами открылась черная бездна и все, на чем строилась ее жизнь, вдруг ухнуло в нее. Она пыталась осмыслить ужасное открытие, и тут ей был нанесен сокрушительный удар. Фонари… сигнальные фонари погасли в ту ночь, когда погиб ее отец… потому лодка и попала на скалы… Это и погубило ее отца.
— О нет, — прошептала она беззвучно. Боль пронзила ее грудь. Она заставила себя подобрать подол и выбралась из пещеры.
Рейн смотрел на эту парочку незадачливых контрабандистов, видел, как они заново переживают крушение лодки, с новой силой скорбят о погибшем товарище, чувствовал, что его праведный гнев гаснет. Эти олухи деревенские еще и слегка сумасшедшие, вдруг понял он. Свихнулись ли они оттого, что их крепко побило во время крушения, или из-за гибели их друга и товарища, или помутились умом на почве фантастических идей леди Маргарет, сказать было невозможно.
Чарити. Он вспомнил ее здравомыслие и неотразимую логику и возблагодарил Бога за то, что Аптон Стэндинг сумел хотя бы что-то в жизни сделать как следует. Живя в своем сумасшедшем доме, где царила слепая вера в нелепейшие предрассудки, сквайр все же сумел передать Чарити свои прагматизм и здоровый скептицизм, смог создать достойный противовес выдумкам самодурки-тещи.
— Колдунья? Черт бы вас побрал, дурачье! Нет никакого колдовства, и никакого сглаза нет, да и никакого просто везения, кстати сказать, тоже нет! — Отбросив в сторону доску, он пошел на них, будто решил, что лучше порвать их на части просто голыми руками. — Слушайте, вы, трусы несчастные: всякий человек живет как может, имеет что имеет и распоряжается собой так, как ума хватит, вот и вся философия! А никакого везения нет. — Подойдя совсем близко, он топнул ногой и добавил страшным шепотом: — И если я еще раз услышу от вас такие подлые, зловредные глупости, я с вас, мерзавцев, шкуру спущу! — Оба кивнули. Обжегши их презрительным взглядом, он добавил: — И чтоб духу вашего в Стэндвелле не было. А к Чарити не сметь и подходить.
Рейн круто развернулся и вышел из пещеры.
Чарити бежала по залитым солнечным светом полям, задыхаясь и ничего не видя от слез. Повинуясь отчасти мысли, отчасти чувству, она ловчее подхватила подол черного платья и направилась к маленькой каменной церковке, стоявшей на землях Стэндвелла. Когда она добралась до ее дверей, легкие у нее как огнем горели, в боку кололо, а ноги подгибались. Она кинулась к двери и принялась дергать ручки. Но увы, дверь была заперта, и это последнее прибежище оказалось недоступно для нее благодаря нововведению приходского комитета — висячему замку, который стали использовать, чтобы внутрь не забирались бродяги и прочие нежелательные личности.
— Пожалуйста, пожалуйста, впустите меня…
Но мольбы ее слышала одна только дверь, возле которой она сидела, прямо на стертых ступеньках, в пыли. Мысли накатили на нее, словно черные мрачные воды, совсем как те, что оборвали жизнь ее отца. Фонари. Все ожило в ее памяти, все события той ночи… как она услышала, что хлопает от ветра дверь в нежилом крыле дома… и два зажженных фонаря, которые она нашла там… и которые погасила, решив, что, верно, Мелвин работал здесь вечером, вставлял стекло в окно, да и забыл здесь непогашенные фонари. Ей еще тогда показалось странным, что Мелвину вдруг вздумалось работать по дому после заката, да еще окно стеклить. И странно, что старик забыл зажженные фонари; не похоже это было на него. И вот теперь она знает. Она погасила сигнальные фонари, которые должны были указывать путь ее отцу, и, возможно, тем самым погубила его.
Колдунья — вот как говорили про нее Гэр и Перси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130