— Прекрасно, я буду точен. Но позвольте вгш сказать, что, не отрицая своей вины, я не признаю за вами права быть судьей в этом деле. Вспомните, ведь ваш развод был также вызван неуважением к семейному очагу. А теперь позвольте проводить вас. — Павел Сергеевич побледнел, но не сказал ни слова, и они расстались молча.
Вернувшись в кабинет, Станислав сел, облокотился на стол и опустил голову на руки; он хотел собраться с мыслями и успокоиться.
Граф не был трусом, а дуэль и даже смерть его не страшили, но такое сплетение трагических событий и вызванное последним разговором волнение окончательно перевернули его душу, потрясенную исчезновением Марины.
«Юлианна умерла, — думал он, — Марины тоже уже нет, быть может, в живых... Какое странное злополучное совпадение: с той минуты, как погибла невинная, которая пожертвовала собой, чтобы прикрыть их грех, и служившая для них щитом против людской злобы, истина всплывает наружу, раскрытая самой виновной... Ужели и в самом деле существует небесное правосудие — неумолимое, презирающее расчеты людские и карающее грешника в ту минуту, когда тот меньше всего ожидает наказания? Впрочем, разве судьба не потешилась над ним самим? Его безумная, ненасытная погоня за наслаждениями привела его к браку с женщиной, которую он не любил, но которая, словно в насмешку, поработила его до того, что жизнь без нее казалась ему бесцельной и пошлой. А теперь, даже если Марина жива и ее найдут, она потеряна для него навсегда: его дуэль, коли он убьет Адаурова, создаст между ними непроходимую бездну».
Тяжелый вздох вырвался из груди Станислава и тут впервые, может быть, его охватило отвращение к жизни...
Некоторое время он еще просидел в задумчивости, а затем вдруг встал и зажег лампы, освещавшие картину «Блуждающего огонька», которую он уже давно перенес в кабинет.
Сдвинув брови, он долго любовался образом Марины, а потом подошел к письменному столу, открыл ящики и частью изорвал, частью привел в порядок бумаги. Затем он сел и стал писать.
Было около половины шестого утра, когда панна Камилла с вытаращенными от ужаса глазами, в одной юбке и ночной кофте, влетела в спальню графини, бросилась к кровати и схватила спавшую за руку.
Земовецкая вскочила и, увидав испуг своей приживалки, тревожно спросила, что случилось.
— Молодой граф... пан Стах... случилось несчастье, — впопыхах, едва внятно бормотала Камилла, дрожа, как в лихорадке.
Толстое красноватое лицо Земовецкой побледнело.
— Помоги мне одеться и говори толком, что случилось? — сказала она и Проворно соскочила с кровати.
Обувая графиню, подавая ей юбки и капот, Камилла рассказывала, что накануне граф приказал камердинеру разбудить его в пять часов и - предупредил кучера, чтобы к половине шестого был готов шарабан. В назначенный час Франек пришел будить пана, но увидав, что в спальне его не было, а кабинет освещен, заглянул туда: граф сидел, откинув голову, в кресле перед письменным столом, на котором горела лампа. Думая, что тот просто задремал, он не стал его тревожить, но когда подали к крыльцу экипаж, Франек пошел доложить об этом графу и застал его в прежнем положении; подойдя ближе, он с ужасом заметил, что рядом с креслом на ковре валялся револьвер, а на рубашке видна кровь.
При этом известии графиня задрожала и поспешила на половину внука; но по дороге она дважды пошатнулась, точно у нее кружилась голова.
В кабинете вокруг кресла, на котором лежал Станислав, толпилась прислуга с бледными, растерянными лицами; люди "пугливо расступились и отошли, когда вошла графиня. Нетвердым шагом подходила она, держась за Камиллу, и оперлась на письменный стол. С ужасом глядела она на помертвевшее лицо графа, который тоже уставился на нее своими стеклянными, широко раскрытыми глазами; жилет был расстегнут, и несколько капель крови пестрели на рубашке. В эту минуту торопливо вошел Ксаверий.
Нагнувшись к Станиславу, он пощупал его руку, приложил ухо к сердцу и выпрямился.
— Я полагаю, граф скончался, — глухо сказал он. — Тело похолодело, и сердце не бьется...
Графиня закрыла глаза, а потом вдруг рванулась вперед, и лицо ее покрылось сизо-багровыми пятнами. Взмахнув руками, она сделала еще несколько шагов и замертво рухнула на пол. Ее унесли и уложили, а верховой поскакал за доктором.
Слух о происшествии в замке быстро облетел окрестности и около полудня дошел до церковного дома, где остановился Павел Сергеевич, все утро поджидавший Станислава, волнуясь и негодуя. Известие о самоубийстве графа глубоко его поразило и заставило призадуматься; но по зрелом размышлении он счел за лучшее отправиться в замок и лично узнать о подробностях.
Твердо решив не уезжать, пока не узнает надлежащим образом, что сталось с Мариной, Павел Сергеевич хотел знать, как и от кого можно было бы получить разрешение на обыск замка, в случае, если затянется болезнь графини. Обращаться к властям ему не хотелось ввиду смерти графа; в глазах общества покойный все же был его зятем, и ему тяжело было раздувать семейный скандал.
Расстроенная Камилла сообщила ему, заливаясь слезами, что, по словам доктора, граф выстрелил себе прямо в сердце, и смерть была мгновенной, но и графиня почти в безнадежном состоянии: у нее был апоплексический удар, и после обморока отнялась половина тела. Затем она добавила, что получена депеша на имя графа Станислава, которую она позволила себе вскрыть. Депеша оказалась от барона Фарнроде, который телеграфировал, что приезжает с вечерним поездом и просил выслать ему экипаж.
— Ведь это второй внук графини и, стало быть, наследнкк графа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47