Нет, нет, мой долг спасти его. Впрочем, не все ли равно: буду ли я женой этого кутилы и развратника, или кого-либо другого... Действительно честный и вполне порядочный человек побоялся такого «болотного цветка», как я...
Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и отдалась охватившему ее чувству усталости.
Прошло часа два времени, как вдруг в дверь постучали, и вошла Юлианна.
Она была все еще очень бледна, но казалась спокойнее и, сев рядом с Мариной, крепко пожала ей руку.
— Завтра граф явится официально просить вашей руки. Всю остальную мою жизнь я буду молить за вас Бога, — вкрадчиво прошептала она.
Видя нервную дрожь, охватившую Марину, Юлианна ее успокаивала и принялась затем обсуждать, что им надо было делать. По-видимому, она обдумала все случайности и приготовила для Марины ответы на всевозможные вопросы, которые мог задать ей отец.
Когда к обеду вернулся Павел Сергеевич, Юлианна казалась веселой, а на лице Марины, кроме тени легкой грусти, тоже не было ничего заметно.
Только что Адауровы встали из-за стола, как лакей подал генералу конверт; по большой монограмме на конверте, Юлианна с Мариной сразу угадали автора.
Марина встревожилась, покраснела и, чтобы положить конец неизвестности, обратилась к отцу:
— Папа, мне надо переговорить с тобой, — нетвердым голосом начала она. — Можешь ты подарить полчаса?
Видя смущение и краску на лице дочери, Павел Сергеевич потрепал ее по щеке и ласково сказал:
— Иди, крошка, со мной в кабинет и докладывай свое дело.
Он взял у лакея письмо и взглянул на монограмму.
— Опять от этой Тудельской.
Он унес с собой предательское послание и кинул его на письменный стол. Усевшись в кресло, он посадил дочь к себе на колени.
— Ну, дорогая, говори, чего тебе хочется. Денег, какую-нибудь золотую вещицу или что-нибудь другое? Да говори же откровенно, не будь такой нерешительной.
Марину на мгновение охватила слабость; из глаз брызнули слезы, и она обняла отца за шею.
— Я боюсь, что ты будешь сердиться, папа. Я не была с тобой откровенна, как бы следовало. Но, видишь ли, я так долго жила вдали от тебя, что, несмотря на всю твою ласку и доброту ко мне, я все боюсь... мне совестно...
Павел Сергеевич взял ее за подбородок, заглянул в смущенные глазки.
— Подобное предисловие сулит разоблачение какой-то сердечной тайны. Но дрожать и бояться тут нечего. Тебе минет скоро восемнадцать лет, а это пора любви и грез. Ну, назови теперь, кто похитил твое сердечко?
— Мне почему-то казалось, что ты его недолюбливаешь... Это граф Станислав, и завтра он придет просить моей руки.
— Земовецкий?— хмурясь, переспросил Адауров. — Признаюсь, не ожидал услышать от тебя это имя и предпочел бы для тебя иного мужа. Не то, чтобы я в сущности имел что-нибудь против него: он красивый малый, из прекрасной семьи, богат и незапятнанной репутации; но ведь он человек-то легкомысленный, слывет за большого повесу и еще эту зиму открыто флиртовал с Тудельской. Ты должна была это заметить.
— Ах, папа, да он ухаживал за этой противной рожей, чтобы возбудить мою ревность. Он любит меня еще со времен Монако; Юлианна знает это и покровительствует нашей любви.
— А-а? Так вот причина ваших нескончаемых совещаний и шептаний. Подумаешь, какая страсть у этих женщин к сватовству!
— Ты не все знаешь, милый папа. Тудельская безумно влюблена в Станислава Болеславовича и положительно преследует его, вообразив, что он женится на ней, если она разведется. Это ему наконец надоело, и он объявил ей, что любит меня. Сегодня она прилетела сюда, как фурия, накинулась на нас и сделала сцену, требуя, чтобы Юлианна Адамовна помогала ей, а не мне.
При этом она объявила, что ты никогда не выдашь меня за поляка, а чтобы положить конец и вызвать между нами разрыв, она сказала, что немедленно отошлет тебе письмо, которое писал мне граф, и которое она украла, не знаю как. Это подло, гадко с ее стороны, но я уверена, что вот это то самое письмо и есть. Папа, дорогой, отдай его мне, — умоляла Марина, покраснев до корней волос.
Отец протянул ей письмо.
— На, бери его, дружок.
Марина торопливо спрятала письмо за корсаж и, прижимаясь своей бархатистой щечкой к щеке отца, нерешительно прошептала:
— Так я могу надеяться, что ты дашь графу благоприятный ответ?
Павел Сергеевич задумчиво молчал и тяжелое чувство сжало его сердце.
Ничего явного, что можно было бы поставить в вину Земовецкому, у него в виду не имелось; партия во всех отношениях была блестящая, да и Марина слишком хороша собой, чтобы не привязать даже такого пустого человека. А между тем, внутренний голос подсказывал ему, что с графом его дочь не будет счастлива. В Станиславе было нечто, очень ему не нравившееся; его бабушка — старая ханжа, окруженная вечно ксендзами и разными темными личностями, была ему противна; наконец его злила мысль, что Юлианна интриговала и пособляла завлекать Марину.
Встретив боязливый, затуманенный слезами взгляд дочери, он тяжело вздохнул и поцеловал ее.
— Хорошо, я приму предложение графа. Поздравляю тебя, дорогая, и буду Бога молить о твоем счастье.
Марина крепко поцеловала отца и убежала. Притворяться далее она была не в силах. Прямо из кабинета отца она прошла в будуар, где взволнованная и бледная Юлиана сидела за книгой и делала вид, что читала.
Остановившись перед мачехой, она разорвала конверт и вынула два письма: одно было от графа, другое от Тудельской; взглянув на подписи, она швырнула их на стол.
— Вот доказательства вашего позора, уничтожьте их в моем присутствии. Но берегитесь и держите вашу клятву. Я эти письма купила ценой жизни и не желаю, чтобы моя жертва пропала даром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47