а общий увялый облик выдавал беспорядочную жизнь и злоупотребление всякими беспутствами; злобный и лукавый взгляд был упорно прикован к земле.
Воздух до такой степени был пропитан миазмами крови и преступности, что стекловидное одеяние магов скоро покрылось черноватым налетом, зловонным и липким, и они дышали с трудом.
Нарайяна, знавший, очевидно, хорошо топографию местности, повел приятелей посмотреть главные памятники города и знаменитые статуи.
Почти все эти статуи имели символическое значение. Одна изображала свободу наслаждений и была так омерзительно бесстыдна, что маги не пожелали ее смотреть. Другая представляла книгу законов, которую топтал ногами бывший каторжник, разбитые цепи которого валялись по земле, а он с остервенением раздирал навозными вилами листы уголовного свода. Надпись на цоколе гласила:
«Справедливая оценка правосудия».
Наконец, третья статуя, самая пышная, изображала поваленного на землю человека с заткнутым ртом; лежал он на куче различных символов власти и славы. Тут собраны были царские короны, папские тиары, знамена, ордена, гербы, епископские посохи, распятия и т.п. Какой-то гадкий старик попирал ногами поваленного человека и молотом разбивал скученные там знаки отличия. Надпись поясняла, что старичишка изображал собою «Время» – этого палача и победителя всяких предрассудков и привилегий.
Заметив отвращение и омерзение, которое вызвали эти пошлые произведения искусства в друзьях, Нарайяна заметил:
– Да, да, у люциферианских художников свои идеалы, совершенно отличные от ваших старых, отсталых. В настоящее время живописцы, скульпторы, литераторы изощряются в достижении верхов цинизма и богохульства, безобразия нравственного и физического; а тот, кто успел наиболее утонченным образом оскорбить небо и природу, тому, наверно, обеспечены торжество, слава и богатство. А теперь, друзья, я поведу вас в театр; там вы увидите вещи, которых и во сне не видали! Вас поражала наглая откровенность царьградского репертуара? Так это – детская игра в сравнении с происходящим здесь! Здесь требуется живая действительность, потому что разбитые, притуплённые нервы этих прислужников зла жаждут самых необузданных волнений; нередко случается видеть на сцепе настоящие убийства, когда артисты увлекаются и роль дает такой «эффект», возбуждающий бешеный энтузиазм. Подобные убийства никогда не наказуются, потому что здесь законов не существует: каждый живет своим законом. Но вы поймите, какое значение имеет в исполнении актеров возможность быть убитым, как сильно они бывают возбуждены. Но вот мы и прибыли. Это огромное здание, окруженное красивыми колоннадами, и есть театр.
Оставаясь невидимыми, приятели поместились в пустой ложе, с удивлением и отвращением осматривая окружавшую их обстановку.
Зала совершенно не походила на прежние и даже на царьградскую. Сцена была громадна; в каждой из лож, – тоже больших, – находился в глубине маленький буфет с фруктами, конфетами и целой батареей бутылок с крепкими ликерами и хмельными винами. По сторонам ложи украшены были кустами цветущих растений с одуряющим запахом ярких роз и цветов красновато-лилового цвета, вроде гигантского гелиотропа. Вообще, воздух в зале был насыщен удушливым и возбуждающим ароматом, а разгоряченные лица присутствующих, лихорадочно блестевшие глаза и порывистые движения ясно указывали на действие, производимое этой обстановкой. Женщины в особенности, полунагие и циничные, имели вид вакханок.
Представляемая пьеса, – полудрама, полуопера, была восхитительно поставлена в декоративном отношении; сюжетом служили приключения молодого атлета – победителя в знаменитых играх. Две женщины, одна из артисток цирка, где блистал герой, другая – богатая светская дама, оспаривали любовь атлета. Сцены борьбы в цирке были великолепны по обстановке и массе участников, но отвратительны по бесстыдному реализму, так как атлеты боролись нагими. Кульминационной сценой был банкет, следовавший за этой борьбой и перешедший в оргию.
Соперничество двух женщин достигало здесь своего апогея, и светская дама увлекала за собою героя под звуки вакхического, дикого и нестройного хора.
Лихорадочное возбуждение мало-помалу охватывало залу. Слышались истерический смех, хриплые возгласы и крики вперемешку с рыданиями. Наконец, занавес открылся для последнего акта драмы и все смолкло.
Сцена представляла волшебно-роскошную спальню, где раньше, нежели заснуть, атлет веселился со своей новой возлюбленной. Но отвергнутая соперница преследовала их. Она сумела проскользнуть в самую спальню и теперь ползла с ножом в руке к постели, где покоились изменники.
Женщина эта, с мертвенно-бледным лицом, с налитыми кровью глазами, была диким зверем в человеческом образе. Вся зала задыхалась, лихорадочно следя за каждым ее движением. Но вот она выпрямилась, рука ее опускается – и вдруг неистовый крик, а за ним второй, потрясли стены залы; кинжал нанес два действительных удара. Кровь бьет фонтаном. В то время как женщина корчится и стонет в агонии, атлет сваливается с постели с торчащим в груди кинжалом и катается в судорогах, плавая в расплывающейся луже крови.
Раздаются восторженные аплодисменты; цветы и драгоценности летят на сцену. Но в ту минуту, как торжествующая артистка раскланивается и благодарит публику, умирающий атлет внезапно приподымается на колени, схватывает сзади свою убийцу, валит на землю и начинает душить. В дикой схватке мечутся они по залитому кровью полу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121