Без сомнения, я превосходный наставник молоденьких девственниц.— Но ты называл меня старой и перезрелой девственницей.— Да, помню, ты мне говорила. Ну а сейчас ты перезрелая, старая, но страстная матрона. — Алек отстранился и пробормотал: — Я слишком тяжел для тебя. Не хочу ненароком придавить сына.— Твой сын не возражает.Однако Алек перекатился на бок и, приподнявшись на локте, задумчиво поглядел на жену:— У тебя очень упрямый подбородок.— Да.— Но ты кажешься такой милой, нежной, доброй…— Прекрати, иначе я начинаю казаться себе ужасно скучной, надоедливой личностью.— Но этот подбородок… — Алек замолчал и нахмурился. — Ты стараешься вести себя иначе, правда? То есть, поскольку я не в себе, ты считаешь, что должна мне во всем потакать. Придерживаешь залп из всех орудий, пока я снова не обрету рассудок?— Но ты сам сказал, что я милая, нежная… Алек решительным жестом отмел все доводы Джинни и положил руку ей на грудь.— Почему-то я скорее представляю тебя женщиной, которая не терпит дураков.— Так же, как и ты.— Однако ты не всегда во всем соглашалась со мной, не правда ли? Разве мы не дрались, как кошка с собакой? Джинни прикусила язык. Она не должна…— Джинни, ведь это так? Мы постоянно ссорились…— Даже вспом… сосчитать невозможно.— Почему? Из-за чего?Джинни поперхнулась. Нет, нельзя признаться, сказать правду, иначе Алек может передумать и не допускать ее больше к делам.Она нахмурилась, не осмеливаясь поднять на мужа глаза. Ведь он не изменился, просто казался более терпеливым, готовым понять ее точку зрения. Кроме того, у Алека нет причин снова и снова вдалбливать ей привычные понятия о том, что прилично воспитанной леди, а что — нет. Да ему и не было необходимости думать об этом. Даже сейчас, когда она стала частью его деловых связей, Алек по-прежнему оставался его милостью бароном Шерардом, хозяином и повелителем. Именно Джинни изменилась, пожертвовав своими принципами, и сделала это с готовностью и добровольно. Она даже не сказала ни слова, когда он отказался показать ей, как управлять баркентиной, наоборот, покорно склонила голову и с улыбкой взяла предложенный роман — «Гордость и предубеждение». И действительно стала именно такой, какую мог бы пожелать самый требовательный из мужчин, — милой, доброй, нежной, уступчивой, жертвовала всем, не задумываясь, что отданное так охотно, так добровольно никогда не вернется назад. Что же касается дел… тут Джинни просто удалось втереться не совсем честным образом, а скорее вкрасться, осторожно, незаметно, как вор, как хитрая коварная женщина, у которой нет ни власти, ни могущества.Иногда, в такие интимные моменты, как сейчас, она ненавидела себя за это. Но Джинни боялась, что искренность и откровенность лишь заставят Алека отнестись к ней с чем-то вроде отвращения и обыкновенное требование позволить ей разделить с ним его заботы и дела покажется ему странным и неуместным.Но имеет ли это какое-то значение? Есть на свете что-то более важное, чем этот мужчина? Нет. Ничего, по крайней мере для нее. Вот и все.Но что важно для него? И может, когда Алек очнется, то не захочет иметь с ней ничего общего. О, Джинни знала, он не покинет ее, но что помешает Алеку просто отдалиться, перестать уделять ей внимание, воздвигнуть между ней и собой непроницаемый барьер равнодушия и недоверия? Совсем как сегодня, на баркентине…— Джинни, ты что, не собираешься ответить мне? Ты словно на далекой звезде. Ну же, вспомни, о чем мы спорили?— Ни о чем особенно интересном.И тут, испуганно охнув, Джинни бросилась на него, опрокинула на спину и начала целовать, лихорадочно лаская… Расстегнув его бриджи, Джинни стащила их и, подняв платье, приняла его в себя, утопая в ворохе юбок, поднимаясь и опускаясь на нем, отдавая себя, желая высказать, что все, чем она владеет, принадлежит ему. Пока он не вспомнит.И после того, как он забился в судорогах наслаждения, увлекая ее за собой, после того, как они наконец отдышались, Алек прошептал ужасно удовлетворенно:— Что бы ни было этому причиной, дорогая, никогда не позволяй себе забыть.Они по-прежнему лежали, не разъединяясь: Джинни на Алеке, и тут она неожиданно разразилась слезами. Лгунья, несчастная лгунья, самозванка, но она сделает все, что необходимо, только бы Алек был счастлив, только бы не испытывал приступов тоски и ужаса, как тогда, на баркентине.— Джинни!Шпильки выпали из прически, волосы в буйном беспорядке разметались по плечам, и Алек гладил ее по голове, осторожно массируя затылок и спину.— Тише, — шепнул он, — тише, тебе станет плохо. Неужели мои ласки довели даму до слез и рыданий? Что, было так ужасно? Я совсем не дал тебе наслаждения? И теперь меня попросту нужно выбросить, как изношенный сапог? Отправишься к Хоуби, чтобы найти новые, которые тебе больше по вкусу?Джинни, мгновенно успокоившись, нерешительно улыбнулась, совсем как надеялся Алек.— Ты проголодалась. Принести тебе поесть?Но Джинни, застыв словно статуя, уставилась на него.— Что с тобой? У меня глаза косят?— Нет. Кто такой Хоуби?— Как кто? Лучший сапожник в Лондоне, и… — Алек смущенно улыбнулся: — Подумать только, я помню своего сапожника. Слава Богу! Чего еще желать мужчине? Господи, мой сапожник!— Еще кусочек головоломки. Не жалуйся. Тебе с каждым днем становится лучше.Позже она отчаянно хотела попросить Алека позволить сопровождать его к мистеру Керзону. Ей так нужно узнать, как проводятся подобные сделки! Но в конце концов она побоялась открыть рот.
Алек же, со своей стороны, и не подумал взять с собой жену. Он закончил переговоры с мистером Керзоном на Бэттл-стрит, и мужчины пожали друг другу руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120