– У нас еще осталось немного кларета.
– Нет, только глоток в моем бокале, – печально вздохнул Джеймс. – Интересно, на что ей понадобились огурцы?
Два дня спустя Соубер Джон покрыл Суит Сьюзи. Ослоу лично наблюдал за конюхами, сводившими жеребца и кобылу.
– Пора, – наконец решил Ослоу. – Я все проверил сам, и Соубер Джон готов.
Загон был большим, чистым и примыкал к конюшне. Каждый из пяти конюхов знал, что делать. Они обернули копыта жеребца ватой, чтобы тот не поранил кобылу. Ее держали под уздцы, пока Ослоу подводил коня. Соубер Джон возбужденно втягивал ноздрями знакомый запах и даже сильно укусил кобылу за круп. Несколько секунд в загоне царил хаос, поскольку один из парней оказался неопытным и упустил Суит Сьюзи. Наконец Соубер Джон с огромным энтузиазмом приступил к выполнению своих обязанностей. Позже Ослоу сам отвел дрожащего жеребца в стойло, тихо приговаривая, что тот молодец и за это ему полагается лишняя мера овса. Во время случки самым трудным было сохранить вес жеребца. Кроме того, Джону полагалась еще одна бадья с настоем альфальфы.
Джеймс, потрепав Суит Сьюзи по потной холке, медленно повел ее назад, к выгону, чтобы она немного остыла в тени громадных дубов. Кобыла тяжело дышала и все еще нетвердо держалась на ногах. Он дал ей три ведра свежей воды и расчесывал скребницей, пока кобылка наконец не потерлась мордой об его руку. Аллен Белмонд все-таки привел ее и неохотно заплатил Джеймсу требуемую сумму.
Белмонд купил небольшую скаковую конюшню к югу от Балтимора после того, как женился на Элис. Сначала он хотел сделать предложение Урсуле, но та не проявляла к нему ни малейшего интереса. Кроме того, Джеймс подозревал, что и приданое у сестры было не таким уж большим, чтобы привлечь Аллена. Правда, их мать страстно желала видеть Белмонда своим зятем, и скандалы, устроенные ей по этому поводу, не раз заставляли соседей сочувственно улыбаться Джеймсу.
Он надеялся, что жеребенок Суит Сьюзи будет настоящим победителем. Это укрепит репутацию Соубер Джона и, следовательно, Марафона. Джеймс дал кобыле морковку, потрепал ее по крупу и сказал:
– Это твоя вторая случка, крошка. Я нюхом чую, что ты ожеребишься. Одиннадцать месяцев, девочка моя, и ты станешь матерью.
Поскольку это будет первый жеребенок Суит Сьюзи, Джеймс считал, что придется не спускать с нее глаз, особенно в начале следующего года.
Джеймс направился к дому, большому особняку из красного кирпича в георгианском стиле, окруженному цветущими яблонями, сливами, вишнями и когда-то прекрасным розарием. Томас, его дворецкий, посадил на задах огромный огород.
Джеймс купил дом три года назад у Бумера Бэнкса, которого поймали на краже воды из общественного источника. В преступлении участвовали две дюжины рабов, которых Джеймс немедленно освободил. Все до одного пожелали остаться с ним. Он потратил все деньги на новые домики для женатых рабов и пристроил к конюшне большую общую спальню для конюхов. Кроме того, Джеймс роздал всем семена и доски на мебель.
В конце концов у него не осталось денег. Полуистлевшие зеленые обои в гостиной до сих пор вызывали у него тошноту, как и выщербленные, вытертые полы, а конский волос набивки вылезал из протершихся кресел и диванов. Кухня, казалось, была ровесницей века, но кухарка, старая Бесс, знала, как заставить работать подручных. Уборная так омерзительно воняла, что стоять рядом было невозможно. Джеймс заставил всех обвязать лица платками, и вместе они зарыли старую выгребную яму и построили новый клозет, засыпав его известью, так что теперь никому не приходилось зажимать нос.
Потом он переименовал ферму в Марафон, решив похвастаться на сей раз знанием латинского и греческого, как заявил Маркус, хлопнув кузена по спине и добавив при этом, что вряд ли колонисты знакомы с подобными вещами. За последний год Джеймс проводил все больше времени в Балтиморе. Иногда он даже подумывал, не продать ли ему ферму в Йоркшире, но всякий раз решительно прогонял эту мысль. Нет, он не откажется ни от одного своего дома. Он любил Кендлторп, любил Англию и тамошних родственников.
Он обошел конюшни, машинально проверяя все, что сделано за утро, и думая о том, что придется еще сделать, Внезапно при звуках низкого тихого голоса Ослоу, чарующе действовавшего на любого слушателя, он замер и мгновенно навострил уши.
– Ну да, Диомед выиграл скачки для трехлеток в Эпсоме, в 1780-м, но потом его словно подменили. Ни разу не пришел первым. Тогда его сделали производителем, но и тут он потерпел неудачу. Потерял плодовитость. Его привезли сюда в 1800-м, купили за бесценок. И знаете, что случилось, мисс Джесси? Наш добрый американский воздух и хороший корм сотворили чудо: он покрыл едва ли не каждую кобылу в Штатах. Да, будь Диомед человеком, наверняка стал бы чертовым Казановой. Он предок всех американских скаковых лошадей. Единственный в своем роде им и останется, мисс Джесси.
– О Господи, Ослоу, помню, когда он издох, я была еще совсем маленькой... в каком это году?
– В 1808-м. Великий был старик. В колониях его смерть оплакивало больше людей, чем кончину Джорджа Вашингтона.
Девушка звонко рассмеялась.
Обойдя конюшню, Джеймс увидел сидевшего на бочонке Ослоу. Джесси примостилась рядом на земле, скрестив ноги и жуя соломинку. Старая шляпа опять залихватски сидела на голове, а густые рыжие, выбившиеся из-под шпилек волосы разметались по плечам. На ней красовались такие же отрепья, как на любом конюхе, – старые шерстяные штаны пузырились на коленях и доходили лишь до щиколоток, Однако Джеймсу показалось, что веснушки на носу немного посветлели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18