Верхняя губка ее задрожала, из глаз выкатилось несколько непрошеных слезинок. Вдруг кто-то осторожно сжал ее руку. Энджел подняла голову – на нее озабоченно смотрели голубые глаза ее молодого покровителя.
– Вам нехорошо, милая? – наклонился к ней Брэндиш.
В его голосе было столько искреннего участия, что бедняжка едва не разрыдалась, но поборола душившие ее слезы и мужественно улыбнулась.
– Ничего страшного! – ответила она вполголоса. – Просто я еще не привыкла к жизни в городе. Я здесь совершенно теряюсь! Вы знаете, как вернуться обратно на ту огромную площадь, в дом вашего отца? А я – нет! Не могу даже сообразить, в каком направлении идти!
Он ободряюще похлопал ее по руке, и волнение Энджел немного улеглось. С самого отъезда из дома виконта она переживала, что они не смогут найти обратную дорогу. Бедняжка не запомнила ни адреса, ни названий улиц и площадей, по которым они проезжали.
И еще ее смущал нескончаемый хоровод незнакомых лиц вокруг. Как Энджел ни старалась, она не смогла запомнить ни одного из подходивших к ней молодых людей, за исключением, пожалуй, последнего джентльмена с большим носом, – он так громко и противно позвякивал своими многочисленными брелоками! К тому же он толстый! Только бы Генриетта не заставила ее танцевать с ним на первом балу, если этот джентльмен окажется среди приглашенных!
Энджел покосилась на сидевшую сбоку и чуть сзади сестру. Ах, как бедная девушка жалела сейчас, что поддалась на уговоры Генри и Шарлотты поехать в Лондон! Куда ей до старших сестер, у них у обеих такой сильный характер! Когда они принялись ее уговаривать, она попыталась объяснить им их ошибку, но в глазах Генри и Шарлотты было такое отчаяние, что она и конце концов уступила, хотя и знала, что ехать в Лондон бессмысленно. Она никогда не сможет найти себе мужа по сердцу, как они хотят, – большинство мужчин с их глупой болтовней о лошадях, светских раутах и политике казались ей ужасающе скучными. Но разве Энджел могла отказать своим милым сестрам? Единственное, на что она рассчитывала, – что в Лондоне замуж выйдет кто-то из них. И когда это произойдет, Энджел попросит отпустить ее обратно в Раскидистые Дубы!
Она взглянула на сцену – там снова запела знаменитая Каталани, и зрители восхищенно затихли, за исключением, разумеется, клоунов в партере. Слушая прекрасный голос певицы, Энджел почувствовала, как из сердца уходят боль и тревога. Музыка – вот ее единственное утешение и отрада…
Господи, как отвратителен Лондон!
25
Ближе к вечеру, когда день за стенами голубой гостиной начинал угасать и наступили сумерки, Генриетта принималась беспокойно поглядывать на окна, чтобы по лучам света определить, сколько времени осталось до пяти часов – в эту пору лондонский бомонд пестрой, шумной толпой наводнял Гайд-парк, и Брэндиш заезжал за Энджел, чтобы везти ее на гуляние. Если бы Генриетта столь же часто поглядывала на часы, то ее странное поведение было бы тут же замечено, но ее находчивость помогала ей скрыть волнение. Она не помнила точно, когда догадалась таким образом определять время, не привлекая к себе внимания. В первый раз это, кажется, было в воскресенье, на следующий день после поездки в театр. Уже к среде она убедилась, что в солнечную погоду лучи дневного светила падают на крышку золоченых часов примерно в пять пополудни. В четверг сделала новое открытие: в пасмурный день к пяти в голубой гостиной темнело настолько, что было невозможно читать. Разумеется, сама Генриетта читать и не пыталась: ее нервы были так напряжены, что, едва она открывала книгу, буквы начинали плясать перед глазами, а голова шла кругом. Впрочем, точно так же она не могла сосредоточиться ни на рукоделии, ни на беседе. Дело дошло до того, что мисс Брэндиш дважды осведомлялась о ее самочувствии.
Вот и сегодня, в пятницу, вдевая дрожащими пальцами нитку в иголку, она напряженно следила за солнечным пятном на голубом ковре, которое постепенно переместилось на полированный столик красного дерева с золочеными часами под стеклянным колпаком, а затем подобралось к подставке часов. Генриетта расположилась с рукоделием на кушетке у камина, а напротив, у окна, стояла готовая к поездке в Гайд-парк Энджел. Она смотрела на улицу, теребя белую кружевную занавеску. На девушке было изящное платье для прогулок из янтарно-желтого шелка и голубовато-лимоные перчатки; золотистые волосы прикрывала элегантная шляпка с белым страусовым пером и бледно-голубыми лентами, завязанными бантом под подбородком. В руках Энджел держала ридикюль, который прошлым летом Генриетта вышила для нее бисером. Послышался стук подъехавшего экипажа.
– Генри, Брэндиш прибыл, – обернувшись, спокойно сказала младшая сестра. – Поедем с нами! Мне кажется, ему со мной ужасно скучно, хотя он и не признается. Знаешь, пока мы едем, он молчит, уставившись на лошадей. Впрочем, мы часто останавливаемся из-за джентльменов, которые буквально осаждают экипаж, чтобы спросить у Брэндиша, оправились ли его лошади после несчастного случая. Эти джентльмены проявляют участие именно к бедным лошадкам!
«Боже, как она простодушна, не понимает, что на самом деле джентльменов интересуют вовсе не лошади Брэндиша, а ее красота!» – подумала Генриетта и, посмотрев на дважды уколотый во время шитья палец, негромко ответила:
– Мне лучше остаться дома!
Внезапно Энджел отошла от окна и встала перед ней.
– От кого ты прячешься, скажи на милость?
От неожиданности Генриетта снова укололась. Вскрикнув, она принялась сосать пораненный палец, чтобы не запачкать кровью рукоделие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89