Вспомнив маму, она немного погрустнела.
В последнюю минуту мама сказала: «Сделайте для меня что-нибудь красивое».
Но что? Вот наконец она вышла замуж, но вышла без любви, за человека, для которого единственным удовольствием в жизни было выслушивать обращенные к нему просьбы, милостиво позволяя одно и воспрещая другое. Он распоряжался в ее жизни всем до мелочей, начиная от круга ее повседневных обязанностей до того, сколько и в какие часы ее сестры должны заниматься музыкой, живописью и языками.
Разве во всем этом есть что-то красивое? Без любви даже величественный и прекрасный Хатерлей кажется равнодушной грудой камней.
Габриела наконец отошла от зеркала, и Джулия вздохнула. Служанка советует ей завести любовника. Может, для этого она и надела сегодня платье с таким глубоким вырезом? Чего она хочет – обольстить Эдварда? Лучше, пожалуй, оставить все эти вопросы без ответа.
Как бы то ни было, сегодня она не наденет черного платья. Сэр Перран наверняка впадет в ярость от такого непослушания и заставит ее потом ходить в трауре еще полгода, и ей придется беспрекословно ему подчиниться. Но сегодня, невзирая ни на какие его требования, она выйдет к гостям в платье из синего шелка и абрикосового атласа. Она будет танцевать, и почувствует себя счастливой, и попросит Эдварда простить ее.
Появление Джулии в дверях Красной гостиной, где уже собрались к ужину ее муж и сестры, произвело на всех ошеломляющее впечатление. Сестры невольно затаили дыхание: они слишком хорошо знали, в какой строгости сэр Перран держит свою жену. Теперь все они следили за ним широко раскрытыми глазами.
Странно, но Джулия совсем не ощущала страха. В конце концов, что он мог с нею сделать? Ударить? Вряд ли. Все же поднять руку на женщину он скорее всего не способен. Но и пригрози он ей даже физической расправой, сегодня это не имело никакого значения. Главное – чтобы на ней было платье, выбранное ею самой, и чтобы она могла танцевать с Эдвардом.
Когда Джулия остановилась перед супругом, он довольно долго разглядывал ее молча, сощурив глаза и сжав губы. Его кресло, обтянутое шелком в золотую и белую полоску, было развернуто к камину, трость прислонена к подлокотнику.
В камине жарко полыхало огромное полено, а каминная доска по случаю Рождества была украшена ветками тиса, остролиста и увита плющом, который спускался с обеих сторон до самого пола. На фоне темной зелени весело горели рождественские свечи. Праздничное убранство хорошо протопленной гостиной особенно не вязалось с молчанием, тяжело повисшим над головами.
– Итак, вы посмели ослушаться меня, – промолвил наконец сэр Перран.
Но Джулия не дрогнула и не отвела взгляда. В эту минуту, сама того не желая, она презирала его. До сих пор она никогда и ни к кому не питала презрения, тем более ненависти. Но сейчас, забыв о великолепном убранстве Хатерлея, в котором трудились теперь десятки слуг, и об обилии изысканных блюд на столе, она ненавидела сэра Перрана, потому что он подавлял ее и сестер своей холодной суровостью.
– Да, – медленно проговорила она, по-прежнему твердо глядя ему в глаза. – Я посмела вас ослушаться, потому что мне опротивело ходить в черном. Завтра, из уважения к вам, я снова оденусь в траур; но сегодня делайте что угодно, хоть велите всем своим друзьям и знакомым разворачиваться и ехать обратно, но платья, в котором вы желаете меня видеть, я не надену.
После этих слов Джулии в гостиной стало ужасно тихо, будто сестры совсем перестали дышать.
– Что ж, – еще больше сощурив серые глаза, сказал сэр Перран. – Возможно, я последую вашему совету.
Аннабелла тихонько ахнула. Джулия знала, с каким нетерпением ее младшая сестра ждала этого бала. Сэр Перран настаивал на строжайшем соблюдении траура, и сестры вот уже целых шесть месяцев были лишены привычного батского общества. Сегодня им впервые предоставлялась возможность прервать затворничество.
Но даже ради блага всеобщей любимицы Аннабеллы Джулия не могла сейчас пойти на попятный. Поэтому она еще выше подняла голову и сказала, обращаясь к мужу:
– Делайте, как вам заблагорассудится, но переодеваться в черное я не намерена.
Седые брови сэра Перрана удивленно поползли вверх, в глазах появилось знакомое задумчивое выражение: казалось, он производил в уме какие-то подсчеты. Узнав его лучше за последние несколько месяцев, Джулия пришла к заключению, что, прежде чем предпринять любой сколько-нибудь важный шаг, ее супруг как бы взвешивает все его возможные последствия на неких точнейших внутренних весах. Вот и теперь он глядел на нее, задумчиво щурясь, словно переставляя маленькие освинцованные гирьки с одной чаши на другую. Она почти наверняка могла сказать, когда он только начинал рассматривать следующее возможное наказание за ее проступок и когда отвергал его как неудовлетворительное. В тот момент, когда он перевел взгляд с ее лица на костяной набалдашник своей трости, она уже точно знала, что ему удалось уравновесить чаши весов.
– Ну что ж, в таком случае вам придется обойтись без лондонского сезона, на который вы так рассчитывали.
Аннабелла снова ахнула, а Элизабет пробормотала:
– О Боже!..
Возможность выехать в столицу на светский сезон, который тянулся, как правило, от начала марта до конца июня, имела решающее значение для судеб всех молодых английских аристократок. В продолжение этого времени им приходилось объезжать бесконечную череду балов, торжеств, концертов и вечеров, задуманных единственно для того, чтобы стрелы купидона могли достичь своей цели. Неизменным итогом сезона были многочисленные объявления о помолвках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135