Рассвирепевший отец приказал ей в течение месяца безотлучно сидеть дома. Значит, в воскресенье ей в церковь не попасть. Наверное, можно было бы ускользнуть и пойти в сторону дороги, ведущей на север, к замку Лэзен, но она не сможет этого сделать. Когда ей запрещалось покидать дом, отец приставлял к ней кого-нибудь из своих соглядатаев.
Любовь. Это слово томило ее. Бог — это любовь, хоть отец постоянно твердил о Боге гнева, наказания, злобы, мести и силы. И, тем не менее, Кэмпион нашла в Библии строки о любви. «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня». «И знамя его надо мною было любовью». «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя». Отец сказал, что Песнь Соломона — не более чем выражение любви Бога к своей церкви, но она ему не поверила.
Она всматривалась в темноту, окутавшую долину Уэрлаттон, и думала об отце. Она боялась его, хотя должна была бы любить. Однако страх все-таки не проникал в глубину души. У нее была тайна. Тайна, за которую она цеплялась днем и ночью. Какой-то сон, который никогда не покидал ее. И в этом сне она была будто бестелесной душой, наблюдавшей за самой собой в Уэрлаттоне. Она улыбнулась, спохватившись, что называет бестелесную душу словом Кэмпион. И та смотрит, как Доркас слушается отца или хотя бы пробует повиноваться. У нее было такое чувство, будто она сама не имеет к этой усадьбе никакого отношения. Она не могла этого объяснить, так же как Тоби Лэзендер был не в состоянии растолковать, каким образом холодные пальцы ощущают давление рыбы в воде. И все же предчувствие, что она чем-то отличается от остальных, помогло ей сопротивляться дикой отцовской воле. Ее душа питалась мечтами о любви, верой в то, что где-то за мрачной высокой тисовой изгородью существует доброта, что рано или поздно она отправится в тот запутанный мир, который отвергал Мэттью Слайз.
— Мисс?
Чэрити пятилась назад от порхающей ночной бабочки.
— Знаю, Чэрити. Ты не любишь ночных бабочек.
Кэмпион усмехнулась. Наклонившись, она снова почувствовала боль в спине, но все же поймала большую бабочку двумя руками, ее крылья затрепетали в ладонях, и она выпустила ее назад, во мрак, на волю — туда, где охотились совы и летучие мыши.
Она закрыла окно и опустилась на колени возле кровати. Повинуясь долгу, помолилась за отца, Эбенизера, Гудвайф, за слуг, а потом с улыбкой на лице за Тоби. Мечты опять всколыхнулись. В них не было никакого смысла и не было почти никакой надежды, и, тем не менее, она была влюблена.
Три недели спустя, когда хлеба стали такого же цвета, что и волосы Кэмпион, и английское лето обещало небывалый урожай, в Уэрлаттон пожаловал гость.
Вообще, гости здесь случались редко. Иногда лишь странствующему проповеднику с устами, опаленными ненавистью к королю и епископам, могли оказать гостеприимство. Но сам по себе Мэттью Слайз был не из общительных людей.
Гостя, как сообщили Доркас, звали Сэмьюэл Скэммелл. Брат Сэмьюэл Скэммелл, пуританин из Лондона! Чэрити была в восторге от его приезда. Она пришла в спальню к Доркас, когда последние лучи солнца гасли над долиной.
— Гудвайф говорит, что вам, мисс, нужно надеть лучшее выходное платье. В зале постелили ковры.
Кэмпион порадовалась щебетанию Чэрити.
— Ковры?
— Да, мисс. А еще хозяин приказал зарезать трех молодок! Представляете, трех! Их Тобиас уже принес. Гудвайф печет пирог.
Чэрити помогла Кэмпион одеться, оправила белый полотняный воротник на плечах.
— Вы, правда, хорошо выглядите, мисс.
— Да?
— Это воротник вашей матушки. Его так легко было штопать. — Чэрити помяла в пальцах краешек. — На вас он кажется намного больше!
Марта Слайз была высокой и толстой, а голос ее соперничал с голосом Гудвайф Бэггерли в совместной борьбе за искоренение грязи в Уэрлаттоне. Кэмпион приподняла краешек воротника.
— Как приятно было бы хоть раз надеть что-нибудь красивое. Помнишь ту женщину в церкви два года назад? Ее еще преподобный Херви отчитал за то, что разоделась, как блудница?
На женщине был красивый мягкий шелковый воротничок.
Чэрити нахмурилась.
— Мисс, это вредная страсть! Про себя Кэмпион вздохнула:
— Извини, Чэрити, я ляпнула не подумав.
— Бог вас простит, мисс.
— Я об этом помолюсь, — солгала Кэмпион. Она давно поняла, что лучший способ избежать гнева Господня — как можно чаще на словах заверять его в своей преданности. Если бы Чэрйти разболтала Гудвайф о желании Кэмпион вырядиться в кружева, а Гудвайф, в свою очередь, доложила бы хозяину, тот не преминул бы устроить выволочку. Вот почему, думала Кэмпион, ее и научили лгать — чтобы избежать наказания. Наказание лучше всего учит обманывать.
— Ну, вот я уже и готова.
Мэттью Слайз, двое его детей и гость ужинали в дальнем конце залы. Ставни на огромных окнах не были закрыты. Спускавшиеся на большую лужайку сумерки наводили тоску.
Сэмьюэлу Скэммеллу, догадалась Кэмпион, было уже за тридцать, а изрядная грузность свидетельствовала об очень уж либеральной диете. Его лицо напоминало отцовское — такое же крупное, массивное. Но если отцовское выражало силу, то у Скэммелла оно было каким-то мягким, будто кости и те были нетвердыми. Он часто облизывал свои пухлые влажные губы. Ноздри напоминали две огромные черные пещеры, из которых торчали темные волоски. Он был уродлив, и коротко остриженные черные волосы явно не придавали благообразности.
Он, казалось, стремился всех ублажить, с уважением слушал мычание Мэттью Слайза о погоде и видах на урожай. Кэмпион молчала. Эбенизер, на чьем худом лице была заметна тень бороды и усов, не исчезавшая даже после бритья, поинтересовался у брата Скэммелла родом его занятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151