Что бы сделала ее мама в такой ситуации? Она не стала бы нервничать или скромничать и не выказала бы никакого страха. Что было такого в ее матери, что лишало мужчин воли, а женщин заставляло подражать ей и копировать ее во всем? Много лет тому назад мама одевалась в красное и носила яркие перья в живописно уложенных волосах, и уже через два месяца все женщины города наряжались в попугаичьи перья. Но никто из них, по мнению отца, не сумел перещеголять Софию в экстравагантности. Однако, будучи ее дочерью, Каро не сомневалась, что обладает этим качеством. Что же касается попугаичьих перьев, то она до сих пор отлично помнила, как спросила маму об этом, когда цены на разноцветные перья подскочили до немыслимых высот, а мать ответила, что все должно выглядеть непринужденно.
Непринужденно. Ей придется распустить корсет и обнажить грудь перед мужчиной, и это должно выглядеть непринужденно.
Она это сделает.
– За дверью растет напряжение, – предупредил Эшдон. – Если вы действительно намерены выполнить свою часть договора, лучше поторопитесь.
Каро откашлялась и сказала:
– Пусть подождут. Я сделаю это в свое время и по-своему.
Эшдон поднял брови и придержал язык. Начало было многообещающим. Она не хотела, чтобы голос Эшдона звучал у нее в ушах, глаза смотрели на нее, а его длинные ноги тянулись к ней. Ей надо было мысленно услышать голос Софии. Что бы сделала ее мама? Что бы сказала она? После многих лет жизни рядом с ней и после невольного свидетельства сцен любви родителей девушка накопила солидный опыт.
Каро медленно сняла с правой руки длинную, выше локтя, белую перчатку. Эшдон жадно следил за ней, и его голубые глаза затуманились.
– Боюсь, придется это снять, – прошептала она, не сводя глаз со своих рук. – Надо, чтобы руки были свободны, когда я буду распускать корсет. Вы согласны, лорд Эшдон?
– Да, – хрипло произнес он.
Она сочла это хорошим знаком, медленно сняла вторую перчатку и провела обеими перчатками по ладони, словно лаская их, как пушистую кошечку, перед тем как отдать их лорду Эшдону.
– Будьте любезны подержать их, лорд Эшдон.
Эшдон наклонился и взял перчатки, аккуратно положив их на колени. Он не сводил глаз с нее, и они загорелись, будто голубые угольки. Она и это приняла как добрый знак.
– Может быть, немного трудно будет справиться с лентой. – Она пальцами коснулась длинной ленты, завязанной у нее под грудью и спускавшейся спереди до колен. – Моя служанка завязала ее очень туго. Может понадобиться ваша помощь, милорд, поскольку ожерелье, которое вы мне сегодня подарили, спускается немного ниже ленты. Не возражаете?
– Нет. – Его ответ больше походил на рычание, поскольку лорд Эшдон имел обыкновение рычать, особенно на нее. Она и это восприняла как очень добрый знак. Все складывалось очень хорошо. То, что она едва могла дышать, в счет не шло.
Он встал, заполнив собой комнату, всколыхнув огонь свечей, и мерцающий огонь осветил его решительное лицо. Это был высокий мужчина, стройный и широкоплечий. Губы его не привыкли к улыбке, а глаза светились радостью слишком редко. Это ее интриговало, потому что она не знала причину его грусти. В нем кипели грусть и страсть, борясь за преобладание.
Она тоже была не чужда сладострастия. Так пусть же грусть отступит, оставит борьбу за него.
– Это прекрасный жемчуг, не так ли? – спросила она, коснувшись ожерелья в самой его нижней точке. – Я рада, что вы подарили его мне.
Он стоял и молча смотрел на нее. Она протянула ему концы ленты с кисточками, и он взял их. Она казалась его пленницей на шелковом поводке.
– Благодарю вас, милорд, – выдохнула она, избегая его взгляда. Если она на него посмотрит, то вспомнит, кто он, и кто она, и что это – игра, в которой она хочет победить. – Шнуровка корсета очень слабая. У меня не будет проблем с ней, но вы должны быть очень старательны и очень решительны, иначе шнуровка вам не поддастся. Я бы этого не хотела, – сообщила она, робко вздохнув. – Не хочу, чтобы вы проиграли, милорд.
– Я не подведу, – пробормотал он, притянув ее к себе за концы ленты. – Только не в этом, Каро. Никогда.
Маленькими шажками она подошла к нему, опустив голову и отведя взор. Она наступала. Мама сделала бы то же самое.
Когда она была совсем близко, когда голова ее оказалась у его подбородка и он мог свободно ее обнять, она остановилась.
Его аромат заворожил ее: запах чистого белья, чистых волос, чистой кожи. Словно вершина горы, словно зимнее озеро, словно вечерняя долина. Словно Эшдон. Мир казался наполненным ароматами духов и цветов и насыщенным сладкими запахами, но Эшдон источал аромат чистоты. Из-за него все остальные запахи казались ложной чистотой, имитацией Эшдона.
Она распустила шнуровку корсета и позволила открыться верхней части сорочки. Маленькие косточки корсета не покрывали грудей. Это был французский фасон, а всем известно, что французы – непревзойденные модники. Кроме того, мама подсказала ей, что надеть – от белья до серег в ушах. Неужели она знала, что случится именно это? Неужели она как-то догадалась, что Эшдон немедленно потребует свое право, купленное за жемчужное ожерелье? Она знала о вызове, это была ее идея, в конце концов, но знала ли София, что Эшдон будет так зол и нетерпелив?
Конечно, она знала.
Возможно, не Эшдон сказал Даттону и Блейксли про то, что платой за нее являлось жемчужное ожерелье. Это могла сделать София. Каро не была куртизанкой. И не собиралась ею стать. Мама не хотела, чтобы она была куртизанкой, и она никогда не направит ее по этому пути.
Но почему она оказалась в гардеробной в доме герцога Гайда с распущенным корсетом перед лордом Эшдоном… совершенно очарованная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85