— Он взял ее руку в свою и поцеловал. — Сегодня было хорошо. Спасибо тебе.
— Мне… тоже было хорошо… — В ее вишневых глазах мелькнуло удивление.
— Я рад. — Он аккуратно расстегнул пуговицу на рукаве ее платья и провел губами ей по руке — до локтя. Так, теперь займемся другой рукой…
— Лок! Что ты делаешь?
Он встал, наклонился к ней, погрузил свое лицо в ароматную впадину у основания ее шеи, провел губами по полоске кожи у нее за ухом.
— Я целую свою жену. Констанс вся затрепетала.
— П-п-почему?
— Потому что я мужчина. — Его пальцы прошлись по пуговицам на спине платья — от шеи к талии, ласково расстегивая их. — И если я не попробую тебя на вкус немедленно, сейчас, то я, это точно, свихнусь…
— Но…
Она не успела договорить — он закрыл ей рот своим поцелуем — сладким, чувственным, умелым. Это было вкуснее меда, нектара, вкуснее всего в мире… Она неслышно застонала, и ее губы потянулись за ним, когда он, наконец, оторвался от нее.
— Когда я приглашала тебя подурачиться, я не думала, что ты воспримешь это так буквально! — срывающимся шепотом проговорила она.
Он нежно провел пальцем по линии ее нижней губы.
— Но это же неестественно — лишать друг друга того, что нам обоим так нравится.
Зрачки ее глаз расширились.
— А как же насчет нашего соглашения? Я думала, ты решил…
— Разве нельзя изменить решение, если обнаружил, что сделал ошибку? — Он с сомнением сдвинул брови. — Ты же сама предлагала мне свое общество в постели, или этого не было?
— Б-было. — Она лихорадочно сглотнула. — Но ты прав. Ведь это уж был бы верх цинизма с моей стороны — пойти на… это и потом уехать.
— А я хочу, чтобы ты осталась.
Она побледнела, потом густо покраснела.
— Я думаю об это уже целый месяц. — Его пальцы настойчиво кружили по ее плечам, скользнули по ее ключицам. Тебе не приходила в голову такая возможность?
— Н-но Париж, мое образование… — слабым голосом проговорила она.
— Это так важно? Ты и так уже делаешь шикарную карьеру: этот твой сборник набросков, да и сегодня, кстати, несколько судовладельцев уже приставали ко мне — не запечатлеешь ли ты на холст их посудину. Ну, зачем тебе проталкиваться локтями там в Париже? Ты уже сделала здесь себе имя!
— Лок, подожди! — Она в волнении вскочила на ноги, но он не отпустил ее, его руки опустились ей вниз по спине, остановились между лопатками. Он прижал ее к себе плотно-плотно, у Констанс перехватило дыхание. Боже мой, что ей делать? — Это будет нечестно — прежде всего, по отношению к тебе. Ты не знаешь, не можешь знать…
— Тебе будет хорошо, обещаю. — Его голос стал каким-то низким, хриплым. — У тебя будет все. Мы оба с тобой поедем в Европу — скоро! Вместе увидим Париж, Лондон, Рим, Флоренцию. Ведь каждый художник об этом мечтает…
Она покачала головой, какая-то жалко-потерянная, губы ее задрожали.
— Не в этом дело…
Он целовал ей ресницы, щеки, подбородок, она вся изгибалась в его объятиях, как пальмовая ветвь на ветру, пальцы ее то сжимали, то разжимали ткань ее рубашки. Он прижал ее к себе еще плотнее, так, чтобы она ощутила каменную твердость его мужского естества.
— Ты видишь, что ты делаешь со мной, Конни! Ну ладно, мы начали не так, как другие, но, поверь, это будет хорошо!
— Но мы решили по-другому! — Ее слова лихорадочно срывались с ее губ, тело все напряглось. — У меня другие планы.
— Неужели это тебе так трудно?
Она бросила на него отчаянный взгляд; в нем была вся ее больная душа.
— Нет, нет, не трудно, но я боюсь.
— Я не обижу тебя, поверь этому…
Он целовал ее искусно, умело, не торопясь демонстрировать ей свою силу, хотя ему так хотелось — просто сломать ту преграду, которая еще разделяла их. Ее сопротивление ослабевало. С тихим стоном она признала свое поражение, раскрыла губы навстречу ему — о, как это сладко, невероятно соблазнительно…
Не отрывая своих губ от ее рта, он спустил платье у нее с плеч, и ее руки, освобожденные от рукавов, обвили его за шею. Его рука прошлась по ее — от локтя до плеч и мягко прикоснулась к нежной выпуклости ее груди. Он быстро развязал шнурки на ее корсете, ослабил его, потом резко дернул его, вместе с платьем вниз. Она осталась в одной нижней юбке и сорочке. Боже, он сейчас готов опрокинуть ее прямо на холодный каменный пол. С усилием он оторвался от ее губ.
— Господи, какая же ты! — пробормотал он, весь, дрожа от желания, уже переполнившего его. — Любимая, пойдем, я отнесу тебя в постель…
Лок почувствовал, что она как будто вся окаменела при этих словах. Секунда — и она вырвалась, издав какой-то сухой, рыдающий звук. Он, пораженный, даже не удерживал ее.
— Конни?
— Я не могу! — Ее голос сорвался, она прижала свои кулачки ко рту, борясь с собой. — Я не могу стать тебе тем, что ты хочешь. Прости. О Боже, прости!
Она отвернулась от него, вся, сжавшись, чувствовалось, что она изо всех сил сдерживает слезы. Лок, озадаченный и расстроенный, протянул было снова к ней руки, и застыл он неожиданности. Нежная кожа ее спины и плеч была вся иссечена сеткой белых рубцов. Некоторые были застарелыми, уже почти проходившими, некоторые были свежие. Очевидно, за этим скрывалось нечто кошмарное.
— Господи! — Еще никогда не испытанное в такой степени чувство ярости выплеснулось из него как раскаленная лава. Он с такой молниеносной быстротой схватил ее и повернул к себе, что она в испуге вскрикнула. — Кто это сделал? Черт побери! Кто тебя бил?
— Ни… никто… — Глаза Констанс широко раскрылись.
— Проклятие! — громыхнул он, тряся ее как грушу. — Не ври мне! Кто это тебя так? Я убью этого сукина сына!
— Его уже нет… — Ее голос был пустым и безжизненным, как бездонная глубина ее расширившихся зрачков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103