Его грудь под фланелевой ночной сорочкой едва-едва приподнималась при каждом вдохе, руки, лежавшие поверх одеяла, казались бескровными и безжизненными.
— Дедушка! — прошептала она, и слезы хлынули у нее из глаз.
Алекс пошевелился, открыл глаза, поискал ее глазами и — какое счастье! — протянул ей руку. Она схватила его руку и, осыпая ее поцелуями, рухнула на колени у кровати…
— Достаточно, Уитакер, — скорбно произнес Алекс.
Пастор мгновенно прекратил чтение и сделал несколько каких-то движений, как бы пытаясь оградить больного от нежелательного и опасного вторжения и в то же время избегая прикосновения к виновнику нарушения спокойствия. Алекс поднял другую руку и погладил ее давно нечесаные волосы, разметавшиеся по плечам.
— Констанс…
— Прости меня, дедушка! Я плохая, скверная девчонка, но я, правда, не хотела тебя обидеть. Скажи, что ты прощаешь меня…
— Ш-ш-ш, девочка. Мой темперамент — это крест, который я должен нести…
Это прозвучало как мягкий упрек, и жаркое чувство вины охватило все ее существо, вытеснив все остальное.
— Ты должен поправиться. Я никогда не прощу себе… Ты поправишься, да?
Он глубоко вздохнул и опять закрыл глаза.
— Все в руках божьих. Сегодня жив, завтра… Вот почему…
Констанс прижала его холодную ладонь к своим мокрым щекам и прерывающимся от рыданий голосом переспросила:
— Что почему, дедушка?
— Почему я хотел, чтобы ты была устроена прежде, чем я отправлюсь в мир иной…
— Ты выздоровеешь! — выкрикнула она, сжимая его руку. Не почувствовав ответного пожатия, она издала почти панический вопль:
— Дедушка? Алекс!
Он снова медленно открыл глаза — устало и как бы с усилием — преодолевая какую-то неимоверную тяжесть.
— Я беспокоюсь за тебя…
— Не надо! Пожалуйста, ты должен весь сосредоточиться на том, чтобы справиться с болезнью…
— Так тяжело… И ведь никто о тебе не позаботится… Если бы я только знал… Если бы ты могла обещать мне…
— Обещать что, дедушка? — Она наклонилась поближе к нему, чтобы услышать то, что срывалось с его едва шевелившихся губ. — Я сделаю все, что ты хочешь!
— Нет, нет! Просить об этом снова… — Он потрогал себе грудь и сморщился как от боли. — Но это такая тяжкая ноша. Дочка Джеймса. Я за тебя отвечаю. Если бы только…
— Ну что?! Скажи же! Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Выйди замуж… и останься в Бостоне. Тогда мне сразу станет легче.
Комната вся закружилась у нее в глазах, потом как будто стала куда-то проваливаться, лампа, казалось, вначале вспыхнула ярким светом, а потом начала гаснуть. Оставить мечту о Париже, осесть в этом Бостоне? Выйти замуж, отогнав от себя мысль, что она убийца, которую могут разоблачить в любой момент? Отдать свою душу и тело мужчине, который поначалу будет ее, самое большее, терпеть, а потом неминуемо возненавидит? Жизнь ее научила избегать такого рода зависимости. Да, она попала в ловушку и ведь знала же, почти с самого начала, что это ловушка, эти узы крови, эта ее жажда быть любимой, иметь свой дом… Да, Господь смилостивился над Алексом, но взял за это высокую цену с нее.
— Я… я не знаю, смогу ли я… — Она прошептала это, раздираемая жесткой душевной мукой.
— Ну, тогда ступай, черт тебя подери! — Алекс отвернулся. — Я лучше умру один, чем в обществе неблагодарных отпрысков…
Преподобный мистер Уитакер дотронулся до ее вздрагивавших от сдерживаемых рыданий плеч.
— Может быть, вам лучше уйти… Констанс резко дернула плечом.
— Нет, нет! Дедушка, ну, пожалуйста!
— Девочка, видит Бог, я тебя люблю, но это слишком тяжело сознавать, что я потерял тебя также, как и Джеймса.
Дыхание Алекса стало прерывистым.
— Ну, все. Оставь меня — я скоро предстану перед своим Создателем.
— О, если бы кто-нибудь вынул у нее из груди сердце, чтобы она могла думать только о себе! Но нет — и вот все ее будущее, о котором она так мечтала, тает, тает как следы на песке. Она села рядом с ним на край кровати, сцепила его пальцы со своими.
— Все в порядке, не сдавайся, дедуля! — Как же тяжело ей это говорить, но… надо! — Я сделаю так, как ты хочешь, обещаю.
Он быстро повернул к ней голову, в глазах у него что-то блеснуло, может быть, отражение от лампы. — Поклянись на Святой книге.
Преподобный отец проворно протянул ей свою Библию.
— Вы ведь христианка, дочь моя?
Констанс с каким-то странным чувством смотрела на эту книгу. Когда-то она находила на ее страницах утешение и надежду, но это было так давно… С тех пор все изменилось. И когда она положила руку на истрепанный переплет, в ее голосе не было благоговения, только страх и отчаяние. — Да, я была воспитана на Библии…
— Поклянись же, Констанс! — с усилием прошептал Алекс, делая какое-то движение, как будто поднимаясь. — Тогда наследство — твое! Поклянись, что ты останешья и выйдешь замуж!
— Клянусь! — поспешно вымолвила она, быстро убрала руку и мягким движением уложила деда обратно на подушки. — А теперь тебе надо уснуть. Я никуда не уйду…
— Да… — Он снова прикрыл глаза, голос его теперь звучал сонно-удовлетворенно, на бледных губах появилось какое-то подобие улыбки. — Думаю, я сейчас засну.
Он уже давно забылся легким спокойным сном, уже давно ушел преподобный Уитакер, а Констанс все сидела в спальне деда, держа в руках его старческую руку и раздумывая над тем, что ей теперь делать. Как, например, сообщить это радостное известие Роджеру? Правда, когда он пришел сменить ее у постели Алекса, ни у него, ни у нее не было никакого желания вступить в разговор, так что, по крайней мере, от этого она была избавлена хоть на время. Измученная душой и телом, она рухнула в свою постель как подкошенная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103