В следующем порту, в Касре, он попросил выгрузить его ковры и сложить их на пристани рядом с коврами Броты. Последовал яростный, но шепотом, спор. Он возразил, что она согласилась выгрузить его товар там, где он пожелает, а если его ковры находятся слишком близко к ее товару, она может подвинуться, но сам он делать этого не станет, чтобы не привлекать внимания команды. Он пообещал, что моряки ничего не узнают о его частной торговле, если только она не будет подпускать их слишком близко, особенно Диву и Матарро. Уолли решил, что тогда Брота была слишком ошеломлена его недетскими рассуждениями для того, чтобы быть способной на нечто большее, нежели просто смотреть и слушать. Итак, Катанджи сложил все свои ковры в кучу, уселся на ее верху и стал играть в игру, заключавшуюся в передвижении фишек по доске.
Когда появились торговцы, Брота пыталась продать свои ковры, но самые лучшие находились под Катанджи. Она могла лишь направить торговцев к мальчишке. Он вежливо показал товар, но объяснил, что сторожит ковры для отца, который ушел в город. Значит, они не продаются? Что ж, отец сказал, что он может продать весь товар сразу за сто двадцать золотых. Когда вернется отец? Катанджи лишь пожал плечами и вернулся к своей игре. У него была отцовская метка ковровщика, так что история выглядела вполне правдоподобно.
Больше ему в этот день нечего было делать; корабль не мог уйти без Броты; Брота не могла уйти, не продав свой товар – поскольку торговцы были в этом заинтересованы – а Брота не могла продать слишком много, когда рядом с ее товаром возвышалась гора превосходных ковров. Торговцы, сбитых с толку отсутствием того, с кем можно было бы поторговаться, бродили вокруг, ожидая возвращения несуществующего отца. Через несколько часов, когда казалось, что ожидание продлится до захода солнца, один из торговцев попросил Броту подтвердить, что мальчик имел право продавать, и передал всю причитающуюся сумму. Вернувшись на корабль, Катанджи положил свою игру Броте на стол…
Услышав о подобной преднамеренной дерзости, Уолли не выдержал. Он откинулся назад и расхохотался. Ннанджи нахмурился и посмотрел на Тану, которая была столь же беспомощна. По щекам Хонакуры текли слезы. Брота слабо улыбалась – вероятно, ей было не до смеха. Затем хриплый звук со стороны фальшборта известил о том, что эта история одолела и Томияно. Разъяренный Ннанджи обернулся к нему, затем снова перевел взгляд на брата, который с надеждой смотрел на него широко раскрытыми глазами… но на этот раз он зашел чересчур далеко. Ннанджи не собирался шутить. Это был вопрос чести.
– Понятно, – холодно сказал он, когда восстановилось спокойствие. – Значит, ты потратил шестьдесят два из… как у тебя получилось шестьдесят два?
Он озадаченно посмотрел на Уолли, который согласился, что шестидесяти двух не набирается, даже с собственными пятью золотыми Катанджи.
– У тебя было девятнадцать серебряных, наставник, – неохотно сказал Катанджи. – И у меня было два…
– Получается еще один золотой.
Катанджи вздохнул.
– Помнишь, когда ты пытался купить котел у капитана? Он не взял деньги. Он отшвырнул их ногой.
– И ты их, конечно, потом подобрал! – свирепо взглянул на него Ннанджи.
– Это деньги лорда Шонсу. Нет, капитана.
– Но он не хотел их!
На этот раз даже Уолли с трудом мог уследить за их подсчетами, но в конце концов они сошлись на том, что у Катанджи, после того как он продал свои ковры, должно было оставаться сто двадцать два золотых, из которых пять принадлежали либо Уолли, либо Томияно. Потом они узнали еще о двух, которые он выманил у Броты в Вэле… итого сто двадцать четыре.
– Сколько все это стоит? – внезапно спросил Ннанджи, глядя на груду драгоценностей. Тана наклонилась и разбросала их по столу.
– По крайней мере пятьсот золотых, – сказала она. Брота согласно кивнула.
Ннанджи вперил взгляд в согрешившего.
– Сколько?
Катанджи недовольно надул губы.
– Где-то семьсот-восемьсот… ближе к восьмистам.
Все переглянулись.
– Я купил некоторые из них в Касре. Видите этот рубин? Я купил его и еще один за шестьдесят, потом продал второй в Тау за пятьдесят, но он был крупнее. И еще я купил два аметиста и четыре топаза в Во и продал их в Шане.
– Откуда ты так хорошо знаешь о драгоценных камнях? – спросил Уолли. Казалось, скрытым познаниям Катанджи не будет конца.
Ннанджи слегка покраснел.
– Наш дед был ювелиром. Катанджи обычно болтался у него в мастерской, милорд брат, пока дед не умер. Около четырех лет назад, – тихо добавил он, и тогда Уолли понял, откуда взялись деньги, проложившие Ннанджи дорогу в храмовую гвардию.
– Он собирался взять меня в ученики, милорд, – сказал Катанджи, страстно желая переменить тему.
– Каким же все-таки образом ты сделал из ста двадцати с чем-то семь или восемь сотен?
Катанджи с мольбой взглянул на Броту.
– Он сделал кое-что для меня, – призналась она, потом нехотя объяснила. Уникальная способность Катанджи извлекать информацию из рабов приносила пользу не только в городах колдунов. В Касре, Тау, Во и Шане он занимался промышленным шпионажем для Броты. Цена его услуг с каждым разом росла, пока не поднялась до десяти золотых. Брота платила, поскольку торговаться было намного легче, зная цены конкурентов.
На лице Ннанджи виднелось явное отвращение. Даже Уолли запутался во всей этой математике.
– Сколько у тебя было, когда ты прибыл в Ги? – спросил он.
– Один рубин, два изумруда и сто одиннадцать золотых, милорд.
Осталось лишь три монеты…
– Ты купил все остальное за сто восемь золотых? – спросил Уолли, и Катанджи виновато кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124