.. - Глаза у старушки наполнились слезами, голос задрожал.
Мог ли я отказать ей?
Я тотчас же повернулся и побежал к табору. Бежал и думал - кого я мог привести к несчастной женщине, да какой был смысл в гадании, если "похоронка" и окровавленное письмо домой, извлеченное из пробитого пулей кармана Гриши, уже два года лежали на полке перед образами у нее в доме... Два года! На что же она надеется? На чудо? На воскресение из мертвых?.. Но разве закажешь сердцу матери? Пока она собственными глазами не увидит мертвого сына, в ней будет теплиться надежда, крошечная надежда в тайнике старого сердца...
Табор был пуст. Кроме беременной дочери цыганского вожака Николы, все разбрелись кто куда. Я опустился на колени перед ней и взмолился:
- Оксана, прошу тебя, сходим в село к одной несчастной старушке!
- Да ты что, парень, свихнулся? Еле на ногах стою, сегодня-завтра рожать собираюсь, куда мне тащиться-то?
- На полчасика, Оксана, дорогая! Жалко старушку!
- А есть что у нее? - спросила Оксана равнодушно.
- Видать, есть, коли приглашает, - ответил я с сомнением, так как отлично знал, что село наше, как и все другие, в голодные годы войны влачило жалкое существование.
- "Видать"! А того ты не видишь, что я с трудом дышу?
Цыганка кряхтя встала, накинула шаль и пошла со мной.
Моему появлению бабушка Нина обрадовалась, как небесному знамению, но при виде Оксаны она забеспокоилась.
- Ты кого ко мне привел, чертова пята! А вдруг она здесь рожать начнет, где я повитуху сыщу?!
- Не бойся, бабушка, свое дело она знает лучше тебя!
- Что она говорит? - спросила меня Оксана.
- Говорит, что ты еще молода, чтобы уметь гадать, - солгал я.
- Не ее это забота... Скажи-ка ей, пусть принесет таз, воду, горсть соли, золотое кольцо и три куска сахара.
Я перевел.
- С ума она, что ли, сошла? - запричитала бабушка Нина. - Трех кусков сахара вместе я три года не видела!
Я опять перевел. Оксана захохотала и смеялась так долго, что еле потом отдышалась.
Бабушка принесла все, кроме сахара, потом с трудом сняла с пальца обручальное золотое кольцо и протянула его Оксане.
Цыганка осторожно опустилась на низкий трехногий стульчик перед камином, налила воду в таз и засыпала туда горсточку соли.
- А как же без сахара? - забеспокоилась бабушка Нина.
- Без сахара нельзя! - заявила Оксана.
- Господи, что же мне делать? - Старушка готова была расплакаться.
Оксана полезла рукой в карман, скрытый в складках ее широкой пестрой юбки, извлекла три кусочка леденца и бросила их в таз.
- Боже всесильный, ниспошли добра и радостей этой милосердной женщине! - Бабушка Нина перекрестила Оксану.
- Чего это она? - отодвинулась цыганка.
- Благословляет тебя.
- Вот еще...
Оксана долго мешала воду рукой. Когда соль и леденцы растаяли, она опустила в таз кольцо.
- Чистое золото? - спросила она.
- Червонное! - ответила с гордостью бабушка Нина.
- Гадать-то про кого?
- Про сына, сына, Гришу моего!
Оксана прищурила глаза и зашептала что-то на родном языке.
- Переведи! - попросила меня старушка.
- Да не понимаю я, она по-своему говорит! - объяснил я.
Долго бормотала Оксана. Вдруг она замолчала, повернулась к бабушке Нине и заговорила по-русски:
- Вижу... Жив он... Среди чужих людей... Хочет идти домой... Не пускают его... Ага! В плену он! В плену! Понимаешь?
- Сыночек! - воздела руки старушка. - Лишь бы жить ему...
- На голове у него повязка... Окровавленная повязка... Что это? А, он был ранен... Да, был ранен, но он жив...
Бабушка Нина с подозрением взглянула на цыганку, потом быстро встала, подошла к образу, вернулась к нам и протянула Оксане письмо - то самое неотправленное письмо сына с засохшей кровью.
- А вот это? Как же быть с этим?
Оксана побледнела.
- Ты куда меня привел, болван?! - прошептала она.
Что я мог ответить?
Оксана задумалась. Я и бабушка Нина с нетерпением смотрели на нее.
После долгого молчания цыганка подняла голову:
- Письмо было отправлено с другим человеком... И этот человек убит. Письмо лежало в кармане у того, у другого человека... Твой сын жив...
Бабушка Нина опустилась перед Оксаной на колени.
- Заклинаю тебя дитем, которого ты ожидаешь...
- Что?
Я перевел.
Оксана обомлела, побледнела, лицо ее окаменело, глаза расширились. Она прикрыла, словно защищая, живот руками, потом начала медленно поглаживать его. Губы женщины что-то шептали на непонятном языке. Мне показалось, что она молится - горячо, самозабвенно, выпрашивая у своего бога прощение за содеянное тяжкое преступление... Постепенно она отошла, успокоилась, на зарумянившемся ее лице разлилось чудное умиротворение. Потом она улыбнулась и сказала:
- Объясни старушке - жив ее сын. И вот ей знамение: у меня начинаются роды. Родится сын, и я назову его Гришей!
И пока я дрожащим голосом переводил сказанное бабушке Нине, которая целовала босые ноги цыганки, душераздирающий вопль Оксаны оглушил все вокруг.
Спустя полчаса во дворе Дзнеладзе собрались весь цыганский табор и все село Зенобани.
На высоко поднятых руках, словно богоматерь и младенца Христа, унесли цыгане дочь своего вожака Оксану и сына ее Гришку.
Я был с ними.
До самого утра не прекращались вокруг огромного костра танцы, песни, звон стаканов с вином, поцелуи, объятия, шум, крик и даже мимолетные драки.
Однако главное - не это, и даже не то, что бабушка Нина подарила Оксане свое обручальное кольцо.
Главное произошло потом.
Проснувшись однажды утром, село увидело Лашисгельскую рощу опустевшей. Оказалось, что цыгане собрались ночью, прихватили с собой одну козу, двух поросят, одного теленка, десятка два кур, еще кое-что из домашнего скарба сельчан и.
1 2 3