Останьтесь здесь с задержанным! Иремадзе со мной! – приказал я и быстро вышел из комнаты.
Перед зданием клуба шумели, волновались человек двадцать пограничников. Впереди стоял Джакели. При моем появлении они умолкли.
– Что случилось, товарищи? – спросил я. Ребята молчали.
– В чем дело, Джакели?
Джакели поднял голову. В глазах его блестели слезы.
– Товарищ лейтенант, разрешите нам поговорить с задержанным! – произнес он глухо.
– Это еще зачем?
– Товарищ лейтенант, разрешите нам поговорить с задержанным! – повторил он, словно и не слышал меня.
– К майору! Быстро! – шепнул я стоявшему рядом Иремадзе. Тот убежал.
– Разойдитесь, товарищи! – крикнул я. Никто не сдвинулся с места.
– Кому говорят? Разойдитесь!
– Товарищ лейтенант, покажите нам задержанного! – вновь повторил Джакели. Я понял, что приказом сейчас ничего не добьюсь.
– Ребята, возвращайтесь в казарму! Вы же знаете, что говорить с нарушителем сейчас вам нельзя! Разойдитесь!
Ребята угрюмо молчали. Никто не думал расходиться. Я растерялся. Еще минута, и они могут ворваться в клуб, схватить задержанного, и тогда…
И вдруг я с облегчением вздохнул: я увидел бегущего к нам майора.
– Что тут происходит?! – спросил он и окинул всех грозным, взглядом. – Немедленно разойтись по местам!
Солдаты зашумели, задвигались, но продолжали стоять.
– Кру-у-у-гом! – крикнул Чхартишвили, подняв вверх руку.
Все, как один, повернулись спиной.
– К казарме строевым ша-а-агом… а-а-арш!
Через минуту двор опустел. Лишь один Джакели, понурив голову, стоял, словно вкопанный.
– Джакели, была команда шагом марш! – сказал майор. Джакели не сдвинулся с места. Чхартишвили взглянул на меня – у него дрожал подбородок. Медленно подошел он к Джакели, привлек его к груди и ласково потрепал по щеке.
– Иди, Джакели, к себе, отдохни, успокойся… Поверь мне – чего нельзя, того нельзя делать! Иди, мой мальчик, отдохни!..
Джакели осторожно высвободился из объятий майора, молча повернулся и поплелся в казарму…
…Теперь полночь. И опять я Сижу во главе длинного, испещренного следами горячего утюга стола, один, словно покинутый тамада, и пишу тебе.
Пока как будто все. Остальное расскажу при встрече. До свидания, дорогой Саргис. Через неделю я кончаю службу, так что писать мне сюда уже не стоит. Передай привет всем, кто помнит меня.
Обнимаю тебя, твой Владимир Мдинарадзе».
Нас двое в комнате – я и Пархоменко. Группа Дзнеладзе в наряде. Мы лежим и молчим. После гибели Щербины мы все время молчим – в наряде, в казарме, в столовой… А если заговорим, стараемся подбирать тему и фразы так, чтобы они не коснулись Щербины. И все же каждая фраза кончается Щербиной. Потому мы предпочитаем молчать. Мы лежим, молчим, и знаем, что каждый из нас думает о Щербине…
Я подхожу к окну. Листья на тополях давно пожелтели. Раскрываю окно, и комната наполняется приятной прохладой и запахом моря. Я одеваюсь, выхожу во двор. Пусто кругом… Лишь Рябов, скинув гимнастерку, крутится на турнике… Я иду к кухне. Мельком заглядываю в раскрытое окно канцелярии. За столом сидят майор и наш писатель. Они не замечают меня. Я обхожу кухню, иду на задний двор. Под сосной, на соломенной подстилке, лежит Мерабчик и лижет цепь.
За последние два месяца медвежонок вырос, возмужал. В свободные минуты ребята с удовольствием играют с ним. Но стоит обидеть Мерабчика, как он начинает грозно рычать и бросается на обидчика. Тогда – берегись! У медвежонка острые, как бритва, когти и зубы. Верный способ задобрить обиженного Мерабчика – протянуть ему бутылку с лимонадом. Он становится на задние лапы, пьет лимонад и стонет от наслаждения. Меня медвежонок любит: я чаще других бываю с ним и, кроме того, кормлю его сахаром. Вот и теперь, увидев меня, Мерабчик вскочил, закружился, потянулся ко мне. Я присел перед ним на корточки и протянул кусок сахара. Медвежонок слопал его с аппетитным хрустом.
– Дурачок ты, Мерабчик! Ни грамма мозгов в твоей глупой башке! Ну-ка скажи, помнишь свою маму?
– Сахару! – ворчит он.
– На, лопай и больше не проси! Значит, не помнишь, как мы убили твою маму? Тогда Щербина плакал… Забыл?
– Дай еще!
– Отстань, дурак!.. Хорошо, допустим, Щербину ты не помнишь, но разве можно забыть родную мать? Впрочем, может, это и к лучшему. Для нас обоих. Ты не знаешь, что у тебя убили маму, и, тем более, не подозреваешь, что ее убил я… Но я не убивал твою маму, Мерабчик, клянусь тебе, не убивал! Просто я был там и смотрел… Конечно, для тебя лучше так – ничего не знать, ни о чем не помнить… А как быть мне? Ведь я все помню – и свою маму, и своего папу, и Щербину… Скажи мне, Мерабчик, что мне делать?
– Нет больше сахару?
– Нету, дурачок… Эх ты, милый мой глупыш!
Мерабчик смешно кивает головой. Я сажусь на землю и начинаю чесать теплый живот медвежонка. Он тихо мурлычет и жмурится от удовольствия.
– Глупый, глупый мой Мерабчик…
– Что ты тут делаешь, Джакели?
Я вскакиваю. Передо мною стоит писатель.
– Ничего, товарищ лейтенант, Мерабчика кормлю сахаром.
– Вырос твой Мерабчик!
– Очень, товарищ лейтенант!
– Почему ты назвал его Мерабчиком?
– Так… Вдруг пришло в голову… Знакомого одного звали Мерабом…
– А что, твой знакомый был похож на медведя?
– Что вы! Впрочем, по характеру, может, и был похож…
– Любил сахар?
– Может, и любил…
– Ты скоро уедешь, как же он будет здесь без тебя?
– Да никак, забудет скоро…
– Не думаю, он все сильнее привязывается к тебе.
– Ну, я не знаю… Поскучает, потом привыкнет…
– Джакели, почему не отдыхаешь? – спросил писатель.
– Не хочется, товарищ лейтенант.
– Ты ведь вчера дежурил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56