капризная нижняя губа, драматический эффект серебряных прядей в черных волосах, небрежная, но грациозная осанка. Сегодня на нем был камзол цвета сливы, расшитый тигровыми лилиями. Волосы связаны лентой в тон камзолу. И единственная мушка на правой скуле. Даже на ее взыскательный вкус он выглядел невыразимо элегантным, а ведь она прожила восемь лет в тени французского двора.
Было что-то такое в Вильерсе… в пристрастии к яркой одежде, к мушкам и цветным лентам для волос, в умном взгляде одаренного шахматиста, в могучем, таившем скрытую мощь теле…
– Заходите, – пригласила Джемма, показывая на шахматную доску. – Хотите еще партию, если не слишком устали?
С каждым шагом герцога его тяжелый шелковый камзол шуршал, как отдаленный прибой. Он закрыл за собой дверь и склонился перед ней в картинно низком поклоне, который не стыдно было бы отвесить и королеве.
– Вы оказываете мне огромную честь, ваша светлость.
– Просто Джемма, – поправила она.
Полуприкрытые тяжелыми веками глаза на мгновение остановились на ее лице.
– Джемма…
Как странно звучит ее имя на его губах!
И Джемма внезапно вспомнила, как впервые изменила Бомонту. Это, конечно, случилось в Париже, куда она в ярости и слезах сбежала из Англии. Два года спустя после переезда в Париж наконец стало ясно, что Бомонт вовсе не собирается мчаться за ней и умолять вернуться… на что она, дурочка, так надеялась… Мало того, он три года не появлялся в Париже, а потом уже было слишком поздно.
Она легла в постель с веселым французом, научившим ее телесным наслаждениям. Показавшим, какая сила таится в телах мужчины и женщины. И все же в ту первую ночь на сердце было так же тяжело, как сейчас.
Но почему?! У нее есть полное право поступать как захочется.
Она наблюдала, как Вильерс садится напротив, аккуратно откидывая полы камзола, чтобы не помять.
– Возможно, вы посчитали, что я оказала вам больше чести, чем намеревалась, – сухо заметила она.
– Дорогая леди, я готов подобрать любые крошки, которые вы соизволите бросить мне с вашего стола.
Опять эти витиеватые комплименты! Может, стоит признаться, что ей не нравится его заученная галантность?
– Партия? – поинтересовалась она. – Как видите, благодаря мне у вас есть преимущество. Вы играете белыми.
Он сделал первый ход. Она – второй. За ними последовали третий, четвертый…
Ритм игры успокаивал ее, погружал в загадочный мир ладей и коней, мир всемогущей королевы.
Медленно-медленно, по мере того как она все больше сосредоточивалась на игре, гнев и унижение таяли. Ее слон оказался под угрозой. Она бросилась спасать ее, только чтобы обнаружить, что королевская пешка вот-вот слетит с доски. Опасность… ей нужно подумать.
Джемма взялась за ладью, помедлила, наконец увидела выход и взяла его ладью.
Бомонт отчаянно сражался, но ее слон взял его королеву. Еще четыре хода – и все было кончено. Джемма выиграла.
Потом они разбирали игру, с последнего хода до первого.
– Когда ваша ладья взяла мою пешку… ничего не скажешь, блестящая игра, – пробормотал Вильерс.
– А если бы вы атаковали мою королеву?
– Нет, потому что конь берет слона…
Это занятие было почти интереснее самой игры. Почти, но не совсем.
Наконец он откинулся на спинку стула и улыбнулся ей:
– Иногда мне кажется, что шахматы лучше занятий любовью.
– Я всегда так считала, – ответила Джемма, к собственному испугу.
– Кому-то следует изменить ваше мнение по этому вопросу.
Она подалась вперед и перевернула его руку ладонью вверх.
– Возможно, это удастся вам, – выдохнула она, проводя пальцем по линиям на ладони. – То есть я была бы счастлива. Но вы – жених Роберты, а связь между друзьями прочнее, чем между любовниками, не находите?
– У меня мало друзей. Самым близким был ваш муж, и то много лет назад.
Она взглянула на него, но он уставился на ее пальцы.
– Я знаю, когда-то вы были близки.
– Как бывают мальчишки и мелкие животные. Без мыслей о будущем и различии характеров. Но все же во мне остались осколки благородства. Я не тот человек, который покажет жене Бомонта, что тело сильнее разума, а все шахматы на свете бледнеют по сравнению с постельными играми.
Он взял ее руку, поцеловал, и в его глазах застыла такая печаль, что она даже не обиделась, что ее отвергли.
Хотя раньше такого никогда не случалось.
– Почему вам не поговорить с ним? – вдруг спросила она. – Элайджа нуждается в друзьях. Кто-то должен уговорить его вести более размеренный образ жизни. Не отдаваться работе с такой страстью.
– Нас разделяют века, – грустно усмехнулся он. – Наши вкусы и характеры диаметрально противоположны. Не обижайтесь, но если быть до конца честным, я не слишком хотел бы стать другом теперешнего герцога Бомонта. Будь нам снова по четырнадцать лет, когда мы играли в шахматы на берегу реки… знаете, я тоскую по тем временам. Но все это в прошлом.
– А вот я не желала бы снова стать четырнадцатилетней.
– Жизнь была проще. Я не позволяю себе ни жалееть, ни думать о своих ошибках. Мой отец был прав, утверждая, что это пустая трата времени. Но теперь, приближаясь к сорока годам, я иногда терзаюсь сожалениями. И не так просто от них отделаться.
Возможно, он имел в виду Бенджамина. Она решала, стоит ли упоминать о его самоубийстве, но, должно быть, слишком долго мешкала, потому что Вильерс спросил:
– А вы сожалеете о чем-то, о, герцогиня?
Джемма невольно улыбнулась:
– К несчастью, о многом.
– А именно?
– О той немыслимой итальянской шляпке, которую я купила вчера на Бонд-стрит, когда ездила по магазинам вместе с Робертой.
– О, Роберта…
Он опустил ресницы, и теперь она не могла прочесть по глазам его мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91