— Ты совсем не изменился… Когда ты приезжал ко мне в родительский дом, ты показался мне странным — чужим и далеким. А теперь ты снова мой Николка. Какой ты красивый, мой дорогой мальчик! — Но тут я увидела свою кровь на снимке. — Что это? Ответь мне, Николай, что это? Кровь? Боже мой… Боже мой. Ответь мне! Николка! — закричала я, забыв о том, что сейчас ночь и все спят.
Остаток ночи прошел в суматохе: приехали доктора, мелькало очень бледное лицо Александра Михайловича, мне делали уколы. Но мне было все равно. Внутри меня настойчиво проворачивалась одна и та же мысль: «Нет моей Тани, и никогда уже не будет. Я сама ее выкинула из моей жизни!» В какой-то момент я подумала, что во мне поселилось неизвестное животное. Мохнатое чудовище, которое скреблось о стенки души острым коготком. Мне вдруг показалось, что это я убила Николку, поделив свою любовь между ним и Вадимом Александровичем. И что Таня — все-таки святая. Я вспомнила ее слова, что она сможет защитить Николку от войны. И я ей не дала защитить его! Я убила и ее святость, растоптала ее грязным и обидным словом. Кто же теперь будет молиться за мою семью? Мы все остались без нашей домашней святой, которая говорила с Богом на понятном Ему языке.
— Анна Николаевна, — тихо сказала она, входя в комнату.
— Таня. — Я долго обнимала ее, плача и не стыдясь своих слез. — Ты ли это? Или у меня бред?
— Это я, Анна Николаевна! Успокойтесь, ради Бога. Вот я вам воды холодной принесу, а то вы все плачете!
— Таня! Ты вернулась? Ты не уйдешь от меня? Таня! Ты простила меня?
Впервые за много дней я спокойно уснула.
— Таня, как ты пришла ко мне? — спросила я потом.
Она долго хмурилась.
— Александр Михайлович ко мне приехали, просили. Но я все отказывалась. Говорю, на что я в вашем доме, как бы не навредила больше прежнего! А он говорит, что худо вам очень. Приехала с ним. Несколько дней просто жила, боялась вам на глаза попасться, да вы все равно не выходили из спальни. А потом ночью вы кричали, меня звали. Вот я и решала к вам зайти.
— Таня, милая моя святая девочка. Ты простила меня! Ты — простила!
— Я не Бог, чтобы прощать или не прощать. Зла у меня на вас никогда не было.
И тут я поняла, что что-то не сходится в Таниной истории.
— Таня, откуда Александр Михайлович знал, где ты жила?
Она покраснела.
— Не заставляйте меня говорить.
— Нет уж, ты скажи.
— Ему Николай Николаевич сказали. Они же потом, из дома родительского, сюда поехали на поезд да зашли. Сказали, чтобы Александр Михайлович позаботились обо мне, чтоб я нужды не знала. Адрес дали.
— Александр Михайлович тебе помогал?
— Они предлагали, но я отказалась. Мне не надо ничего. Крыша над головой есть, меня кормят, одевают.
Мне припомнились мои же собственные слова: «Отвези ее! Отвези ее в публичный дом!»
— Где ты жила, Таня? — с ужасом произнесла я.
— В монастыре, Анна Николаевна. Я к постригу готовлюсь.
Таня осталась на неопределенное время. Она снова была моей горничной, ухаживала за мною. Казалось, что между нами ничего и не произошло. Я уже забывала те грубости, которые говорила ей. Для меня она снова была моей милой Таней, с которой делилась и радостью, и горем, которой доверяла тайны.
По ночам я часто просыпалась. И думала.
Таня не стала отчаиваться, когда я выгнала ее. И не опустилась, как я предполагала. Ничего в ней не изменилось. Та же спокойная уверенность, забота, нежные руки. И мечту свою она начала исполнять. Верно, сразу сказала Николке, чтобы он отвез ее в монастырь. Постучалась в тяжелые ворота женской обители, попросила о приюте.
«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…» Ты прав, Господи! Что помогает ей? Я думала мучительно, металась по подушкам. Есть у Тани сила, которая помогает ей. В чем она? В вере. У меня нет твердости в вере. У меня был Николка, мой брат. Я любила его всепоглощающей слепой любовью. Но не стало Николки. Ради чего мне жить теперь? Я не так люблю Бога, как Таня, и не смогу посвятить Ему всю свою жизнь. Николка, бедный мой мальчик! В чем мне искать смысл моего существования? У Тани ее Бог, ценность вечная, незыблемая. Что есть у меня?
— Принеси ножницы, — сказала я как-то Тане, и только тогда я вдруг заметила, что в комнате у меня исчезли все острые предметы.
Она не посмела спросить, для чего мне понадобились ножницы, пошла за ними.
Я подошла к зеркалу, отдернула пыльную простыню, скрывающую гладкую отражающую поверхность. Едва сдержала крик ужаса, готовый вырваться из моего горла. На меня смотрела высохшая женщина с лихорадочно горящими глазами, седыми прядями в растрепанных волосах. Я видела таких женщин в домах скорби, где перемешались душевные недуги и извращенный быт времени.
Я не знала, как мне вылить весь ужас отвращения к самой себе, но тут появилась Таня. Она за плечи отвернула меня от собственного отражения.
— Анна Николаевна, милая, прилечь бы вам, идемте, — залепетала она, помогая мне подняться и доводя до кровати.
— Таня, ты видела, какой я стала… Девочка моя, ты видела!
— Тише, Анна Николаевна, тише. Я молюсь за вас, каждый вечер молюсь. Только, видно, грешная я. Толку от моих молитв мало, но я верю. Жду. Господь всегда знает, что делает. И вы верьте. И вы молитесь.
— Таня, я — старуха… В душе у меня колодец, а в нем — ледяная вода. Вот бы утопиться там, Таня. Как ты думаешь? И волосы у меня уже седые. И жить я не хочу.
— Милая моя Анна Николаевна, не печальтесь, сколько можно! Поплачьте лучше. Сгубите вы себя. Не молчите, хоть со мною разговаривайте, а то не ровен час…
И тут Таня закрыла лицо ладонями.
— Не надо, Таня, — прошептала я. — Лучше скажи, как там Александр Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56