— Когда он в столице, а ты — в родительском доме? Не лги мне!
— Не лгу. Я устала быть там. У нас тоже своя война. Вечный траур, слезы, скорбные списки в газетах. Моя жизнь тонет в постоянном страхе. Я просыпаюсь и боюсь, я засыпаю и боюсь. Мужа почти не бывает дома. И потом, здесь я хотя бы не вижу своих подруг в черных платьях.
— Не убедила. Степан, вели подать кофе в гостиную. — Николка скомкал салфетку. — Идем.
И я поняла, что наш разговор только начинается. «Как он страшно, удивительно молод», — вдруг промелькнуло у меня в голове. Я с грустью отметила окружавшую нас старую, еще родительскую, мебель, парадные портреты дедов и прадедов.
Печаль, которую я не могла себе объяснить, примешивалась к радости встречи, сжимала горло. Николка что-то говорил, рассуждал на вечные наши темы. Обычный разговор. И очень чувствовалось, что мы отвыкли друг от друга. Я принесла Николке плед. Мы сидели в креслах папы и мамы, пили крепкий обжигающий кофе.
— Анна…
— Да, Николка? — и тут я поняла, что называть его Николкой, как в детстве, уже нельзя. В его взгляде читался возраст. Он стал старше меня. Его серые глаза смотрели смерти в лицо. Тонкие аристократические пальцы, что выводили изящным почерком стихотворные строки в моих альбомах, недавно несли кровь и гибель. Грех, грех на нас всех.
— О чем ты думаешь?
— Не обращай внимания, Николай. Я, сам понимаешь, очень рада, поэтому просто глупею от счастья на глазах. Разве нет? Вот посмотри — руки дрожат. Я безумно волнуюсь и переживаю за тебя. И вдруг ты дома, рядом со мной.
— Разреши, я закурю.
— Ты куришь? — с грустью спросила я. Но не посмела ему запретить.
— Извини, Анна, я устал. Прикажи приготовить мне постель. Я отдам несколько распоряжений Степану и поднимусь к себе.
«Пусть отдохнет, — подумала я. — Наберется сил. Господи, сколько же сил нам всем еще надо? Зачем нам война? Зачем она нужна молодым мальчикам, которые еще не жили? Господи, дай ответ!»
Я постучалась, вошла после разрешения.
— Не поверишь, — сказал Николай, — думал, вот только доберусь до дома, лягу и просплю весь отпуск. А сна нет. Присядь рядом со мной. Тебе к лицу темное платье, Анненька. Ты такая строгая в нем. И немножко на монашку похожа.
— Какая же я монашка? — улыбнулась я, приглаживая волосы брата. — Я грешная.
Мы все грешны перед Богом. Мне кажется, в твоей жизни произошло что-то большое, что едва не сломало тебя. У тебя на всем облике лежит печать счастья и опустошения. Что с тобой? Ты очень красивая молодая женщина. Я хочу уткнуться в твои колени и заплакать от нежности. Что с тобою, сестра? Скажи мне…
Я молчала, и совсем без перехода он вдруг произнес:
— Ты знаешь, у меня была любовница.
— Как ты сказал?
— Я хочу быть честным с тобой до конца. Я расскажу тебе, что угодно о себе. Только не молчи! Ответь мне, ты счастлива?
— Николай, сейчас война. О чем ты говоришь?
— Я был на войне. И что? Я посылал солдат на верную смерть. Я орал на них и грозил расстрелом. И что? Ты должна быть счастлива хотя бы потому, что не видела и тысячной доли…
— Я работала немного в госпитале.
— Значит, тысячную долю ты видела. Однако ты здесь.
— Мне страшно.
— И мне. Особенно ночью. Видишь во сне дом, цветущие вишни, двор, залитый весенним солнцем. Но просыпаешься от запаха пороха и знаешь, что сегодня похоронят либо тебя, либо твоих друзей.
Я повернулась к нему.
— Николай, расскажи мне… — и я осеклась, зная, что не имею права спрашивать брата о его личной жизни.
Расскажу, — как-то совершенно легко сказал он. — В середине августа я получил задание свезти письмо в город, имело оно характер личный, даже интимный. Адресовалось даме и передано должно было быть без промедлений. Поэтому отправитель снабдил меня билетами на поезд и разрешением задержаться в означенном городе на два дня на случай непредвиденных обстоятельств. Ехал я с удивительным чувством, словно вез не письмо, а ценный клад, о котором никто не должен догадываться. Лето еще только-только отошло от жары, небо было чистое и ясное и уже по-осеннему синее. В поезде было нешумно, и полупустой вагон меня еще больше успокоил. Я, знаешь ли, не люблю ненужного шума. Настроение было странное. С одной стороны, я был спокоен и счастлив, но, с другой — что-то тревожило меня, и я не знал что. Я был совершенно один, знакомых рядом не было, и это все вместе давало удивительное чувство свободы, которым я хотел насладиться в полной мере.
Потом ко мне подошла цыганка, я ссыпал ей какую-то мелочь. Она быстро заговорила, что я буду всю жизнь счастлив и всякие тому подобные глупости. Я засмеялся и спросил, что у меня будет сегодня вечером. Она осеклась, потом взяла мою руку, сказала: «Женщина» — и ушла.
На следующей станции в мое купе подсела хорошенькая барышня. И — поверишь ли? — странное дело, совсем недалеко идет война, а я этого совершенно не чувствовал в тот момент… Мы разговорились. Говорили о погоде, о римских поэтах. Она восторженно смотрела на меня, я сам себе казался очень остроумным и веселым. Потом я помог ей с багажом и, совершенно теряя голову от собственной уверенности и наглости, спросил:
— Где я могу увидеть вас вновь?
Она покраснела, опустила глаза, но я ждал ее ответа.
— После полудня я прихожу в парк. — Она подробно и сбивчиво описала мне место, где находится ее любимая скамейка. — Вы придете? — спросила она с надеждой.
— Завтра же, — пообещал я.
На том мы и распрощались. Помня о скорейшей передаче письма, я пошел на поиски. Солнце уже село, но было еще светло, а во мне пели на разные голоса птицы. Я представил, как я приду завтра к условленной скамейке, как мы продолжим начатую в вагоне беседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56