! Я взяла новый лист и вывела без слов приветствия: «Я вас не отпускаю».
Вечерами Александр Михайлович читал газеты, хмурился, курил уже в моем присутствии. Я просматривала списки погибших, Таня обычно стояла рядом, за моей спиной.
— Нет, — как счастливое заклятье произносила я.
— Слава Богу, нет!.. — говорила Таня и уходила. Я откладывала газету, брезгливо осматривала свои руки.
— Ненавижу типографскую краску! Каждый раз руки словно в саже! Отвратительно! Что за мука читать списки…
Или делилась с супругом горьким новостями:
— Кстати, видела имя сына Елизаровых, Георгия. Не знаю, как переживет гибель Георгия Наталья Кирилловна. Александр Михайлович, вы помните его? Такой тихий приветливый юноша!.. Кажется, у него была невеста. Нелегко.
С каждым днем я видела все больше знакомых фамилий.
От Николки письма стали приходить реже. От Любомирского в октябре пришло всего одно.
«…Видел вас во сне. Вы были очень красивой, как тогда, когда мы гуляли у пруда. Вы смеялись и олицетворяли само счастье. Но мой сон прервали грубым толчком, и я отправился переводить показания какого-то австрийского офицера. Я должен был спросить его про укрепления и боеприпасы, но почему-то спросил, есть ли у него семья. Мы беседовали с ним довольно долго. Он показал мне фотографию своей жены в медальоне. На этом наш разговор прекратили. Пришлось вновь вернуться к действительности. Австриец сразу побледнел, потускнел. Уходя, я приободрил его как мог. Наверно, мужчины во всем мире одинаковы, они уходят на войну с фотографиями любимых женщин вместо того, чтобы сохранять мир и видеть женщин рядом. Не обращайте внимания на мои слова, я с утра сегодня занудствую.
В прошлом письме я имел дерзость написать то, что написал. В этом же прошу совсем противоположного — отвечать мне и сообщать о своих планах. Простите, милая Анна Николаевна, это нервы. Я не понимаю, что со мной происходит. Я вдруг очень устал. Когда закончится война (это — ключевая фраза, мы все говорим только о том, что будет, когда закончится война), приду домой, поселюсь в деревенской глуши и начну крапать стихи. Вы, конечно, со мной не поедете… И это совершенно правильно. У вас — муж… Прекрасный человек, надо признать! Я же в провинции женюсь (женитьба становится уже навязчивой идеей!), растолстею и буду ходить по пятницам в баню.
Вы, верно, уже заскучали, что ж — разрешите откланяться. Целую ваши теплые ладони. Я вам не говорил никогда, потому что не понимал, в чем дело. Я только сейчас понял — у вас удивительно хорошие руки. Когда вы дотрагивались до меня, я чувствовал их тепло и силу. Добрую силу, без которой я не смог бы жить на свете, если б не знал, что она есть. Всегда ваш
Вадим Любомирский».
Мысли мои сначала крутились вокруг счастливых летних дней. Затем незаметно перешли на будущую женитьбу Вадима. Конечно, я не остановлю его. И зачем мне надо его останавливать? Смысл? Нет смысла! Но я воистину хочу, чтобы Вадим любил меня, и никого больше.
Нет, в деревню он не поедет. Что за глупости приходят в голову! Он умрет там со скуки без вечных знакомых, без светской жизни и восхищенных взглядов дам. Значит, мы все-таки будем видеться. Интересная перспектива.
Ревность жила в моем сердце, но я не желала ничего дурного моей еще не существующей сопернице. Я уже заранее даже любила его будущую супругу, хотя совершенно не представляла ее себе. Наверно, очень молодая. Вероятно, мы будем дружить семьями. Карты, вино, ужины… А потом я замечу округлившийся живот мадам Любомирской. Господи, дай мне сил пережить радость и счастье другой женщины без гнева и слез.
И никто не спросит о том, что будет с нами — с Вадимом Александровичем и мною. Никого не заинтересует, почему мы не встретились раньше, чтобы соединить судьбы и руки. Зачем вопросы? Мы с Любо-мирским совершенно чужие люди. И — Боже ты мой! Как я буду завидовать его счастливой маленькой супруге! Никогда мне не взять на руки в ворохе кружевных пеленок темноволосого ребенка!.. Никогда мне не прильнуть на рассвете ко лбу любимого!..
В непонятном расстройстве я быстро просмотрела списки в газете. Таня неизменно была рядом со мной.
— Списки с каждым днем все длиннее и длиннее!.. — пожаловалась я ей. — Кажется, нет. — Я посмотрела еще раз в газету. — Нет.
— Ох, Господи, спаси и сохрани, — тихо сказала Таня.
— Таня, страшно, когда можно увидеть имена самых близких людей здесь.
— Я за Николая Николаевича каждый день молюсь, — живо сказала она. — А Александр Михайлович, слава богу, дома.
Я закрыла глаза и закусила на мгновение губы. Таня строго оглядела меня и прошептала, не желая верить своей догадке:
— Или вы говорили о… Вадиме Александровиче тоже?..
— Тише, Таня… — умоляюще сказала я. — Не надо, прошу тебя!..
Но Александр Михайлович стоял в дверях. Я вздрогнула, увидев его.
— Таня, — сказал мой супруг негромко, — оставь нас.
Таня бросила на меня взгляд и ушла.
— Вы хотели бы поговорить со мною? — спросила я Александра Михайловича.
— Если у вас есть желание разговаривать, — сухо ответил он.
Он прошел к окну, потом — к дивану, но не присел. Осмотрел меня, спросив разрешения, закурил. Его пальцы нервно дрожали.
— Анна, — начал он тихо, — я думаю, вы прекрасно понимаете, о чем я хочу поговорить. Мне надоело жить так, словно я ничего не знаю. Согласитесь, глупо притворяться и делать вид совершеннейшего идиота.
— О чем вы?
Он резко отвернулся, его скулы обозначились под гладко выбритой кожей, но голос остался ровным:
— Анна, неужели вы полагаете, что мне неизвестно о письмах Любомирского к вам?
Сердце в груди замерло и застучало в два раза быстрее обычного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56