– Я смотрю уже минут пять. Не видел ничего более нелепого в своей жизни.
– Твои волосы очень коротко подстригли на этот раз.
– Да, и вот почему: Твоя непослушная дочь носилась вокруг, так что я не мог следить за тем, что со мной делают. Никогда ее больше с собой не возьму.
– Ты сам предложил взять ее, а не я. Со мной она всегда себя ведет хорошо.
– О, разумеется! А сколько ты отдала за этот хлам?
– Двенадцать фунтов и пять за доставку.
– Что ты сказала?
– Двенадцать фунтов и пять за доставку.
– Ты что, рехнулась?!
– Ты так думаешь?
– А чьими деньгами ты расплачивалась? Ты думаешь, я буду пахать день и ночь, чтобы ты могла покупать бесполезные уродливые предметы за цену, которая предполагает отсутствие у тебя мозгов?
– Я отдам тебе деньги.
– А где ты их возьмешь?
– На своей следующей работе. Если бы мы не приехали сюда, я зарабатывала бы больше, чем ты здесь, не забывай об этом.
– Забудешь тут, когда ты постоянно мне напоминаешь.
– Я получила утром письмо от Боба, он приглашает меня весь следующий месяц поработать у него моделью.
– Неправда. Я прочитал все твои письма, он никуда тебя не приглашал! Кстати, если увижу тебя с этим жирным тупицей, то вышибу мозги вам обоим!
– Ты читал мои письма? – спросила я, выгадывая время, потому что отлично знала, что он так делал, как и я регулярно просматривала его почту. – Ты читал мои письма? Это низко! Я не хочу больше жить с тобой в одном доме, и если бы не наши дети, я уехала бы завтра же!
– Уезжай, – ответил он. – Мне бы этого очень хотелось, и забирай с собой весь этот хлам, – с этими словами он схватил мраморную колонну и швырнул ее вниз по лестнице к двери в гараж. Раздался ужасный грохот, который разбудил Джо, спавшего в своей коляске по ту сторону гаражной двери: он заплакал, а Дэвид и я в изумлении уставились друг на друга. Я не знала, что сказать: прокомментировать ли его силищу, оплакивать ли нанесенные им разрушения или просто выбежать из дома. Наконец я обрела дар речи:
– Ты мог убить Джо! – что было совершеннейшей неправдой, потому что его коляска находилась совсем в другой стороне от лестницы, и мраморная колонна не долетела до нее добрых три ярда.
– Какая чушь, – сказал Дэвид притихшим голосом, а я спустилась вниз и взяла ребенка на руки. Поднимаясь обратно по лестнице, я попала ногой в пробитую деревянную ступеньку. Колонна сломала также несколько балясин и перила в конце лестничного марша. Казалось, Дэвид успокоился после произведенного им погрома, и сказал Паскаль, выбежавшей к нам в бигуди узнать, что произошло:
– Ничего особенного, маленькое землетрясение.
Флора тоже прибежала, услышав шум, в ее волосенках так же, как и у Паскаль, торчало несколько бигуди, и принялась рассказывать о том, как стригли папочку. Я оставила ее с Дэвидом и пошла позвонить насчет ремонта лестницы. Я попросила приехать побыстрее, что они и сделали, и работа обошлась нам в двенадцать фунтов. Вечером, когда Дэвид собирался в театр, я сказала ему:
– Что ж, нам всем приходится расплачиваться за наши выходки, по крайней мере, у меня еще кое-что осталось.
– Отлично, отныне сама плати за свои выходки; кажется, ты забыла, что обычно это мне приходится расплачиваться и за твои выходки тоже.
Тем же вечером, в отсутствие Дэвида, позвонил Виндхэм. Он сожалел, что не сообщил мне, куда уехал, и что раньше не связался со мной. Он находился в Лондоне и обсуждал новую постановку вместе с ее автором, Эдмундом Карпентером, и спросил, не хочу ли я встретиться с ним в следующую среду. Я отказалась, потому что по средам у Паскаль выходной. Как насчет четверга? Я тоже отказалась, потому что в четверг к нам приезжал в гости один знакомый. А пятница? Я согласилась, потому что поняла, что это было последнее предложение, которое он собирался мне сделать.
Мы отправились в ресторан, в котором уже бывали до этого, и он рассказывал мне скучнейшие истории о Эдмунде Карпентере и его жене и довольно интересные истории о его сестре. Она вышла замуж за очень богатого человека и не могла простить Виндхэма за то, что он сам зарабатывает себе на жизнь и что уже не нуждается в ней: она помогала ему, когда дела его артистической карьеры были не так хороши. Помимо своей воли я начала складывать вместе кусочки его разрозненного прошлого: отец из аристократической семьи, не особенно богатый и не особенно талантливый; мать, стремящаяся вести в Лондоне жизнь, которая была ей не по средствам; сестра, которой удалось всего этого добиться, и сам Виндхэм, не стремящийся ни к деньгам, ни к тяжелой работе, а ищущий легкой славы, которую, как я считала, он вполне приобрел. Конечно, он не родился с серебряной ложкой во рту, но имел много других преимуществ. Мы заговорили об амбициях, и я спросила его, чего еще и насколько сильно он хочет от жизни. Он ответил, что слишком ленив, чтобы серьезно относиться к своей профессии. Я не знаю, было ли это правдой или просто оправданием. Потом он сказал:
– Когда я был помоложе, я считал, что ничего не может быть хуже, чем желать что-то и не получить этого, например, величия, или славы, или посвящения в рыцари, или главной роли в фильме, но больше я так не считаю. Чем сильнее я завишу от обстоятельств, тем я счастливее. Мне стало нравится теплое, уютное чувство поражения.
Такая позиция казалась мне невероятной. Я не понимала ее, подобные взгляды претили мне, но я запомнила его слова.
Мы пошли в тот же самый ресторан в тот же самый день ровно через неделю, он рассказывал мне почти те же истории и бестактно указал мне на то, что я ем третью тарелку закуски, вместо того, чтобы перейти к первому блюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56