— Ты как-то совсем по-новому говоришь, Феридэ… — сказал он.Боясь, что мы так и не кончим разговора, я закричала, притворно гневаясь:— Ну довольно… Будешь тянуть — возьму слово назад. Решай сам.Угроза подействовала на Кямрана. Медленно и неуверенно ища ветки ногами, он спустился с дерева и, стесняясь идти в ту сторону, куда убежала Нериман, зашагал вниз по саду. * * * После этого происшествия счастливая вдовушка перестала появляться у нас в доме. Что касается Кямрана, то, я чувствовала, он побаивается меня. Всякий раз, возвращаясь из Стамбула, он привозил мне подарки: то разрисованный японский зонтик, то шелковый платок или шелковые чулки, то туалетное зеркало сердечком или изящную сумочку… Все эти безделушки больше предназначались взрослой девушке, чем проказливой девчонке.В чем же был смысл этих подношений? Не иначе, он хотел задобрить Чалыкушу, зажать ей рот, чтобы она никому ничего не разболтала!Я была уже в том возрасте, когда мысль, что тебя помнят, не забывают, доставляет удовольствие. Да и красивые вещи мне очень нравились. Но мне почему-то не хотелось, чтобы Кямран или кто-нибудь другой знал, что я придаю значение этим подаркам. Если в пыль падал мой зонтик, разукрашенный бамбуковыми домиками и косоглазыми японками, я не спешила его поднимать, и тогда одна из моих тетушек выговаривала мне:— Ах, Феридэ, вот как ты ценишь подарки!Среди подношений Кямрана была сумочка из мягкой блестящей кожи. Невозможно передать, какое наслаждение мне доставляло гладить ее рукой, но однажды я сделала вид, будто хочу набить ее сочными ягодами. Ну и крик подняли мои тетушки!..Была бы я похитрее, то, наверно, еще долго пользовалась бы испугом Кямрана и выманивала у него всякие безделушки.Я очень любила подаренные им вещички, но иногда мне хотелось разорвать их, растерзать, швырнуть под ноги и топтать, топтать в исступлении. Мое отвращение, моя неприязнь к кузену не ослабевали.Если в прежние годы приближающийся отъезд в пансион вызывал во мне грусть, то на этот раз я, наоборот, с нетерпением ждала момента, когда расстанусь со своими родственниками.В первый же воскресный день после возобновления занятий нас повели напрогулку к Кяатхане Кяатхане — речка в название района в окрестностях Стамбула.

. Сестры не любили долгие прогулки по улицам, но в этот вечер мы почему-то задержались до темноты.Я плелась в самом хвосте. Вдруг смотрю, вокруг никого нет. Не понимаю, как я умудрилась так отстать и меня никто не хватился. Сестры, наверно, думали, что я, как обычно, иду впереди всех. Неожиданно возле меня вырос чей-то силуэт. Присмотрелась: это Мишель.— Чалыкушу! Ты?! — удивилась она. — Почему так медленно плетешься? Почему одна?Я показала на свою правую ногу, перевязанную у щиколотки платком.— Разве ты не знаешь? Когда мы играли, я упала и разбила ногу.Мишель была славная девушка. Ей стало жаль меня, и она предложила:— Хочешь, помогу тебе?— Уж не собираешься ли ты предоставить в мое распоряжение свою спину?— Конечно, нет. Это невозможно… Но я могу взять тебя под руку. Что ты скажешь?.. Нет, нет, по-другому… Положи мне свою руку на плечо. Держись крепче, я обниму тебя за талию. Так тебе будет легче. Ну как? Меньше болит?Я послушалась Мишель, — действительно, идти стало легче.— Спасибо, Мишель, — улыбнулась я. — Ты замечательный товарищ!Немного погодя Мишель сказала:— А знаешь, Феридэ тоже влюбилась и делится с Мишель своими секретами.Я остановилась.— Ты это серьезно говоришь?— Ну да…— В таком случае отпусти меня. Немедленно!Я сказала это повелительным тоном командира, отдающего приказ.— Ах, большая глупышка! — засмеялась Мишель, не отпуская моей талии. — Неужели ты не понимаешь шуток?— Глупышка? Это почему же?— Неужто девочки не знают тебя?— Что ты хочешь этим сказать?— Да ведь все знают, что у тебя не может быть романов. Виданное ли дело — любовная интрижка у Чалыкушу!— Это почему же? Вы считаете меня некрасивой?— Нет. Почему некрасивой? Ты очень даже хорошенькая. Но ты ведь… глуповата… и неисправимо наивна.— Ты действительно так думаешь обо мне?— Не я одна, все так думают. Девочки говорят: «В любовных делах Чалыкушу настоящая gourde…»В турецком языке я не блистала. Но французское слово gourde мне было знакомо: «фляга», «кувшин», «баклажка», — словом, во всех значениях вещь мало поэтическая. К тому же нельзя сказать, чтобы моя плотная, приземистая фигура чем-то не напоминала один из подобных сосудов. Какой ужас, если вдобавок к «Чалыкушу» мне прилепят еще и прозвище «gourde»! Надо во что бы то ни стало спасать свою честь.И тут я положила голову на плечо Мишель — манера, заимствованная от моих подруг, — потом, бросив на нее многозначительный взгляд, печально улыбнулась.— Ну что ж, можете так думать…Мишель остановилась и изумленно глянула на меня.— Это говоришь ты, Феридэ?— Да, к сожалению, это так, — кивнула я и глубоко вздохнула, чтобы моя ложь выглядела более правдоподобной.Теперь Мишель от удивления даже перекрестилась.— Это прекрасно, чудесно, Феридэ! Но только очень жаль, я никак не могу тебе поверить!Бедняжка Мишель была такой страстной почитательницей любовных историй, что ей доставляло удовольствие быть даже просто свидетелем сердечных переживаний других. Но, увы, я так мало еще сказала, что она не решилась мне поверить и открыто выразить свою радость.Впрочем, я, кажется, зашла в своих признаниях слишком далеко. Отступать было бы просто нечестно.— Да, Мишель, — подтвердила я, — я тоже люблю!..— Всего-навсего только любишь, Чалыкушу?— Ну, разумеется, не без взаимности, grande gourde.Итак, я возвратила Мишель прозвище «gourde», которым она меня только что наградила, да еще в превосходной степени, и ей не пришло в голову возразить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20