– Позвольте мне позвать мистера Кобба. – умоляюще предложила Лили. – От него будет больше толку, чем от меня.
– Нет.
Ему потребовались все его силы, чтобы выговорить это коротенькое односложное слово. Дэвон остановился и обхватил Лили обеими руками, борясь с подступающей дурнотой. Наконец головокружение медленно, будто нехотя, отступило, и тогда он почувствовал, как дрожит от напряжения хрупкое тело девушки.
– С тобой все в порядке? – прошептал Дэвон, зарывшись лицом в ее вымокшие под дождем волосы.
– Да, конечно.
Она выпрямилась и покрепче обхватила руками его талию, усилием воли приказывая своим ослабевшим коленям не дрожать.
Если бы Лили могла в эту минуту увидеть его лицо в темноте, она заметила бы промелькнувшую у него на губах улыбку. Она ответила ему в точности так же, как он до этого отвечал ей: в ее голосе он услыхал эхо своей собственной бравады. Да, из них вышла славная парочка.
– Я рад это слышать. Но все же не будем бегать наперегонки, я к этому пока не готов.
При этих словах сама Лили не удержалась от улыбки.
– Может, в другой раз, – предложила она, подражая его небрежному тону.
Наконец они добрались до дома и вошли через ту самую дверь, которую Лили оставила открытой для себя. На первых двух этажах никого не было, так что они могли бы спокойно разговаривать, не боясь быть услышанными. Но во внезапно наступившей тишине, сменившей завывания бури, таилось что-то зловещее, каждый шаг, каждый скрип половицы звучали оглушительно, поэтому они непроизвольно весь путь на второй этаж постарались проделать как можно тише.
Оказавшись у себя в спальне, Дэвон рухнул в ногах постели, опираясь спиной о прикроватный столбик. Сквозь накатывающиеся волны боли и усталости он смутно расслышал в темноте удар кремня об огниво и увидел, как Лили зажгла две свечи у его постели. Она похожа на мокрую курицу, подумал он лениво, но, увидев, как в свете свечей ее раскрасневшееся лицо побелело, а глаза округлились от ужаса, понял, что сам он выглядит еще хуже – Господи, помилуй и спаси, – прошептала Лили. Он казался трупом. Ввалившиеся и потускневшие глаза выглядели темными пятнами, в лице не было ни кровинки. Возможно, у него уже начинался жар. Обескровленные губы сложились в болезненную гримасу, зубы оскалились, а тело, прежде такое крепкое, растеклось по полу. Куртка из оленьей шкуры почернела от крови, рубашка под нею была ярко-красной.
– Прошу вас, – принялась умолять Лили, – ради Бога, вы должны мне разрешить позвать врача.
Она сомневалась, слышит ли он ее. Но в конце концов он заставил себя заговорить – тихо, медленно, чтобы сберечь силы:
– Я думаю, на самом деле все не так страшно, как кажется. Видит Бог, я этого не хотел, но, похоже, ты – единственная, кто может мне помочь. Мне очень жаль.
Несколько мгновений Лили взирала на него в молчании, потом, изображая живость, сказала: “Ну что ж" и, поставив свечу на ночной столик, принялась возиться с застежками его оленьей куртки. Ее руки двигались со всей возможной бережностью, и все же, судя по его закатившимся глазам и судорожному, прерывистому дыханию, становилось ясно, что все ее действия причиняют ему боль. Она расстегнула у него на груди окровавленную рубашку и стала потихоньку снимать ее. Он не двинулся и не сказал ни слова, но выражение его лица заставило ее остановиться. Испугавшись, Лили спросила:
– В комнате есть ножницы?
– Ящик.., стола.
Она нашла ножницы, присела рядом с ним и разрезала пропитанную кровью ткань от запястья до воротника. Рубашка упала на пол. Оба вздохнули с облегчением.
Лили протянула руку и откинула влажные волосы с его лба.
– Все хорошо? – прошептала она.
Он кивнул.
Его рана представляла собою не то ножевой, не то сабельный удар в мягкую часть плеча, чуть повыше ключицы. Рана была глубока, но – насколько она могла судить – не затрагивала ни кости, ни жизненно важных артерий. Если бы клинок прошел на пару дюймов правее, он рассек бы яремную вену.
Лили нашла кувшин с водой и таз и перенесла их поближе к кровати вместе с грудой полотенец. Его пальцы вновь судорожно сжались вокруг деревянного столбика, пока она смывала кровь и, как могла, очищала рану. От обморока ее удерживали лишь сила воли и сознание того, что, кроме нее, никто ему не поможет. Он стал бы презирать ее (сама Лили стала бы себя презирать), если бы она сейчас растянулась в обмороке у его ног только оттого, что его рана была страшной, а ей делалось дурно при виде крови. К тому же потом, придя в себя, ей все равно пришлось бы начать все сначала. Поэтому Лили, стиснув зубы, подавив растущий в душе панический страх и не обращая внимания на тошноту, самым тщательным образом промыла рану.
– Ее бы следовало зашить, – заметил Дэвон. Она продолжала работать, низко наклонив голову.
– Ты меня слышала?
Лили осторожно вытерла смоченным в воде чистым полотенцем пятна крови с его мускулистой груди и живота, а потом промокнула кожу досуха. В горле у нее стоял ком. Наконец она подняла глаза и попыталась произнести какие-то слова мольбы, но у нее ничего не вышло. Особенно стыдно ей стало, когда ее глаза наполнились слезами.
Дэвон прижался виском к столбику кровати.
– Ладно, – сказал он с усталым вздохом, – забудем об этом. А теперь перебинтуй потуже.
Лили молча повиновалась. Чистыми полосами разорванного по длине полотенца она забинтовала ему плечо и грудь, пропустив бинт под мышкой здоровой руки, чтобы получилась тугая повязка, потом помогла подняться и лечь на кровать, а когда он наконец улегся, стащила с него сапоги и чулки. Надо было бы снять с него и промокшие штаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71