Говорил, что ему это особенно нравится. А тебе нравится?
Себастьян прижимал стиснутый кулак ко лбу. Все, что он мог вымолвить, это ее имя.
Рэйчел припала губами к его напряженной плоти.
— Я чувствую на вкус нас обоих, — объявила она через минуту, и его кулак в беспомощном неистовстве с размаху опустился на простыню рядом с их телами.
Она знала все тонкости и ухищрения, которые могли доставить ему удовольствие, и при этом внимательно прислушивалась, следила, подмечала малейшие нюансы того, что с ним творилось.
Когда Себастьян понял, что больше не может этого вынести, он потянулся за ней, но Рэйчел опять ускользнула, не желая отдавать ему бразды правления.
— Ну же, давай, — прошептала она, в точности как он недавно шептал ей.
Она улыбнулась, взглянув в его ошеломленное лицо. Если только он не ослеп окончательно, он должен видеть, что она его любит.
— Не надо сдерживаться. Отдай мне всего себя, Себастьян. Я хочу тебя.
Она позволила ему взять себя за руку. Он стиснул ее до боли, едва не ломая кости, но вскоре мучительные тиски ослабели и разжались, из его груди вырвался стон неимоверного наслаждения. Задыхаясь, Себастьян оторвал голову от подушки и вновь бессильно уронил ее. Это повторилось дважды, говорить он не мог. Рэйчел почувствовала, как дрожат его напряженные мышцы, увидела, как все тело, там, где она к нему прикасалась, покрывается капельками испарины. Его пальцы замерли в ее волосах.
— Рэйчел, — выдохнул он с блаженным и бессильным стоном. — Это слишком. О Боже, Рэйчел…
Она прилегла рядом с ним, одной рукой обняв его за талию, и подумала: «Ну теперь и ты знаешь, каково это». Пусть знает. Когда настанет час расставания, они — по крайней мере на какое-то время — одинаково почувствуют горечь утраты.
18
Рэйчел стояла на мосту, склонившись над парапетом, и бросала в реку веточки вереска, глядя, как ленивый поток уносит их прочь, когда позади нее раздались чьи-то легкие шаги на каменных плитах. Обернувшись, она увидела Сидони Тиммс, подходившую к ней со стороны дома с робкой улыбкой на губах.
— Я вас увидела из окна, — приветствовала она Рэйчел, занимая место рядом с ней. — Вот и решила выйти да пожелать вам доброго дня. Я теперь работаю на молочной ферме, и мне нечасто приходится вас видеть.
— Мистер Холиок говорит, что дела у тебя идут отлично, Сидони. Ты довольна?
— Да, мэм. Мне там очень хорошо. Просто слов нет, чтобы вас отблагодарить за то, что вы придумали для меня такое чудное место.
— Я ничего не придумывала, это сделал Уильям.
Сидони кивнула, признавая справедливость этого замечания.
— Верно, это его идея. Он так добр ко мне, миссис Уэйд. Вы бы видели, какую спаленку он мне соорудил в коровнике! В тысячу раз лучше моей комнаты в доме! Никогда в жизни я не была так счастлива, как теперь.
Она и вправду выглядела счастливой и поздоровевшей. В ее движениях появилась какая-то новая уверенность и определенность. Хромота почти не бросалась в глаза, хотя доктор Гесселиус, осмотрев ее еще раз, подтвердил, что ей всю жизнь суждено немного припадать на одну ногу.
— Я рада, что тебе нравится твоя новая работа, — улыбнулась Рэйчел. — И рада, что мистер Холиок сделал для тебя спальню. Это было очень великодушно с его стороны.
— Верно, — смущенно согласилась Сидони. Немного поколебавшись, Рэйчел все-таки спросила:
— Ты хоть иногда видишься с отцом?
— Я видела его в церкви в прошлое воскресенье. Он отвернулся от меня, и я не стала с ним заговаривать. Я думаю, ему нелегко теперь, когда я ушла из дома. И в работе некому помочь. Но главное не в этом. Ему, наверное, одиноко.
Рэйчел попыталась наскрести в душе хоть немного сочувствия к Маркусу Тиммсу, но у нее ничего не вышло.
— Только я ни за что не вернусь, — решительно продолжала Сидони, словно услышав ее мысли. — Хоть я его и простила, я больше не могу быть ему дочерью. Иногда… — Она вздохнула, опершись локтями о парапет, и перегнулась, чтобы взглянуть на воду. — Иногда мне кажется, что я старая, совсем старуха… Миссис Уэйд?
— Да?
— Я хотела вас кое о чем спросить. Только это личное.
При этом Сидони бросила на нее быстрый взгляд исподлобья.
— Это обо мне, а не о вас, — торопливо пояснила она, и Рэйчел расслабилась, усмехнувшись при мысли о том, что даже Сидони Тиммс видит ее насквозь.
— Ну давай, — ободрила она девушку. — Спрашивай все. Что хочешь.
— Ну что ж, мэм, это насчет мистера Холиока. Он был чудо как добр ко мне, я уже говорила, и спаленку мне отгородил, и говорил со мной по вечерам, когда я не могла уснуть (он уверяет, что ему тоже часто не спится по ночам). Я думаю, он самый замечательный человек из всех, кого я знаю. Конечно, он не настоящий джентльмен, не из благородных, его светлости не чета, но для меня он лучше всех, потому что я знаю, какой он добрый. И сильный, и никогда слова неправды не скажет, и ничего дурного не сделает.
— Уильям и ко мне был очень добр, Сидони. Если хочешь знать, я считаю, что он благородный человек, то есть самый настоящий джентльмен в полном смысле слова.
— Ну вот видите, мэм. Я знала, что вы поймете. Не знаю, как я могу с вами об этом разговаривать — вы настоящая леди, образованная и все такое. Но мне с вами легко.
Рэйчел понимала причины ее откровенности, но не стала ничего объяснять. Она была готова выслушать исповедь Сидони, но не собиралась — несмотря на то что их сближали обстоятельства пережитого, очень сходные и страшные, — делиться с ней своими собственными воспоминаниями. Ее прошлое не принадлежало никому, кроме Себастьяна.
Поэтому она лишь улыбнулась в ответ и сказала:
— Я рада, что ты готова мне доверять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126