Просто хочу, чтобы вы своими глазами увидели дом. Если выберете его в качестве нашей лондонской резиденции, наверное, прежде всего захотите что-то там изменить.
– Сомневаюсь.
– Можете потратить любые суммы.
– Спасибо за такое великодушие, Хэммонд. С вашей стороны весьма щедро предоставить в мое распоряжение деньги Энтони, но…
– И мои тоже, – перебил он. – Поместья и вложения в различные предприятия приносят огромный доход благодаря нам обоим.
Как она ненавидела, когда он рассуждал так благоразумно! Она сразу чувствовала, что у нее долг перед этим человеком, и поэтому не хотела видеть его таким… рассудительным.
– Я ценю ваше предложение и благодарю зато, что позволили мне заново обставить ваш дом, – деланно улыбнулась она, – но, по-моему, все это совершенно бесполезно.
– Ваше нежелание поддержать меня просто убивает. Не понимаю, почему вы не на седьмом небе от таких перспектив!
– На седьмом небе?
Она воззрилась на него и хотела возмутиться, но заметила веселый блеск в его глазах.
– Да. Вы обожаете обставлять дома. Всегда обожали. А теперь получили вескую причину разорить все магазины.
Любая жена бросилась бы ему на шею и осыпала благодарными поцелуями.
– Мечтайте сколько угодно.
– И буду. Я живу ради этого дня. Конечно, когда этот день настанет, боюсь, я умру на месте от потрясения. А потом вы пожалеете, что не осыпали меня поцелуями.
«Не дразни меня. Только не дразни. Просто уходи». Она набрала в грудь побольше воздуха и сказала:
– Я так и не смогла решить, что именно в вашем остроумии раздражает больше всего. Те остроты, которые могут ранить человека, или веселые, дружелюбные шутки, которые окружающие находят столь очаровательными?
– А ведь было время, когда вам все во мне нравилось. Ирония заключается в том, что ни то ни другое не выражает всей глубины моего характера.
С этим загадочным замечанием он поклонился и направился к двери.
– Я не шучу, Хэммонд! – крикнула она вслед. – Никакого примирения не будет!
– Да, со стороны кажется, что шансов мало, – согласился он, – Я должен поставить на себя в «Бруксе». Полагаю, выигрыш будет огромным.
Виола досадливо поморщилась:
– В «Бруксе» делают ставки на наше примирение?
Он остановился и удивленно посмотрел на нее.
– Разумеется. И в «Уайтсе», и в «Будлзе» тоже, насколько я понимаю. Вернется ли леди Хэммонд на брачное ложе еще до окончания сезона? И что станет делать Хэммонд, если этого не произойдет?
Сгоравшая от стыда Виола тихо застонала.
– Боже, спаси нас, бедных женщин, от джентльменов и их клубов.
– Бросьте, Виола, – усмехнулся он. – По-моему, это комплимент вашему упрямству и силе воли, тем более что на меня ставят весьма немногие.
– А вас забавляет что все мужчины считают меня такой фурией, перед которой никому не устоять, – сухо бросила она.
Этот негодяй еще и смеется!
Прислонившись плечом к косяку, он скрестил руки на груди.
– Я не обсуждаю то, о чем говорят в клубах. О чем беседуют между собой мужчины, лучше не знать. Ни одной женщине не полагается об этом знать, иначе они так возмутятся, что навеки лишат нас счастья пребывать в их обществе.
– Ничего не скажешь, велика потеря.
– Разумеется, велика, ибо в этом случае все человечество просто вымрет! – ухмыльнулся Джон, прежде чем исчезнуть за дверью. Но из коридора до нее донесся его голос: – Среда, Виола. Два часа.
Он всегда ухитряется оставить за собой последнее слово! Ненавистный человек! Не хватало еще, чтобы она проводила с ним время. Все же это лучше, чем жить с ним, а сегодня она добилась трехнедельной отсрочки. Остается надеяться, что стратегия выжидания оправдает себя, ибо иного выхода у нее просто нет.
Глава 5
Два дня спустя Джон получил все основания сомневаться в том, что его идея показать дом Виоле была блестящей.
Он начал снимать на сезон лондонский дом два года назад, когда они с Виолой перестали делать вид, будто от их брака хоть что-то осталось. Именно он и сделал последний шаг, решив, что нет смысла соблюдать приличия во время сезона, если все в обществе знали, что остальное время года каждый из супругов живет собственной жизнью. Более того, он был не в состоянии вынести еще одну мучительную весну в одном доме с супругой, ночуя при этом в разных спальнях.
И вот теперь экипаж уносил их по направлению к дому, и тишину нарушал лишь шорох летнего дождичка, танцевавшего на крыше. Виола сидела с замкнутым, надменным видом, ставшим привычным для нее за последние годы: холодная богиня, которую он презирал. Недаром сразу становился злым, саркастичным и язвительным. Потому что невольно вспоминал страстную, смеющуюся, пылкую девушку, на которой когда-то женился. Та девушка подарила ему одно из величайших наслаждений в жизни, но сейчас стала не более чем смутным воспоминанием. Он ненавидел теперь это чопорное, рассудительное создание, особенно еще и потому, что сознавал долю своей вины в таком преображении.
Пока экипаж медленно крался по Нью-Оксфорд-стрит, Джон украдкой изучал жену. Она смотрела в окно, отказываясь даже взглянуть на него. А он думал о том, как изменило ее время. Но на этот раз не ощущал гнева. Только странную пустоту. Он потерял нечто очень ценное восемь лет назад, когда исчезла та девушка. Нечто прекрасное и хрупкое. То, чего он больше не вернет.
Вряд ли он сумеет преодолеть ее нежелание увидеть его точку зрения на то, что случилось между ними. Когда-то он сумел завоевать ее своим обаянием и остроумием, но теперь все стало иным. Оба наделали столько ошибок, так больно ранили друг друга, и вот теперь он не знал, сможет ли очаровать и поразить ее остроумием настолько, чтобы вернуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76