Гриша изобразил обиду и окунул свой нос в
стакан с пивом.
Самый организованный из нас, Павел Владимирович, взялся осуществлять
координацию действий и корректировку плана, а Вася Кившенко должен был
собирать всю информацию, все факты, которые могли касаться замыслов
противника. Он как-то умел располагать к себе людей, его обаянию
поддавались самые нелюдимые архивариусы и сварливые бухгалтеры, по
обрывкам случайных бесед в курилках он был способен составить цельную
картину самых секретных дел, добывать сведения, закрытые самыми строгими
грифами, спрятанные за семью замками. Его способности в этом граничили с
ясновидением, хотя и основывались всегда на почве реальных данных. Мне
предстояло по-прежнему работать в "логове врага", играть роль эдакого
Штирлица.
Занявшись привычным делом, мы как-то незаметно вновь обрели обычную
уверенность и профессиональное спокойствие перед лицом опасности. Во
всяком случае, внешне это выглядело именно так. К одиннадцати часам, допив
пиво и съев все бутерброды, мы начали расходиться. Связь решено было
поддерживать через Павла Владимировича. Уже в прихожей ко мне подошел
Вася.
- Скажи, они действительно могут осуществить задуманную угрозу и
взорвать реактор? - тихо, чтобы не слышала Клава, занятая шутливой
перебранкой с Ратмановым, который отказывался проводить ее до метро,
спросил он. Я вспомнил лицо "человека в красном халате", которого знал под
именем Антона. Физическая и духовная сила, сквозившая во всем его облике,
невольно внушала уважение и казалась несовместимой с чудовищной
жестокостью задуманного. В моей памяти всплыли спокойные светлые глаза,
изогнутые в чуть насмешливой улыбке твердые губы... Да, такой может
сделать многое, может бросить вызов всему свету, самому Богу. В нем не
было часто встречающейся у "блатных" истеричности, только безграничная
уверенность в своем праве и своей способности осуществить любое желание,
руководствуясь только личной волей, быть свободным. Свободным от всего.
- Да, - ответил я так же тихо. Вася нахмурился, и его лицо приобрело
несвойственное ему суровое выражение.

23
Живет моя отрада в высоком терему.
Русская народная песня
Совещание, на которое меня вызвали в Москву, закончилось через три
дня, и я возвратился в Город, становившийся местом моего пребывания на
неопределенное время. Меня ждало письмо от Вероники. Бесхитростные, не
очень грамотные строки были полны такой неподдельной грусти и желания
встречи, что я воспользовался затишьем в моей официальной деятельности и
взял краткосрочный отпуск. Приближался "бархатный сезон", и если бы не мое
привилегированное положение, мне ни за что не взять бы билета.
Вероника загорела и посвежела, ее тетка, вкусив благ, доставляемых
прикосновением к "высшим сферам", стала покладистее. Она всецело была
поглощена сложной интригой, которую затеяла в компании с новой знакомой
против обитательниц соседнего санатория. Ей нравилось изображать
"гранддаму", знавшую лучшие времена, туманно намекать на свое, якобы
высокое, происхождение, фыркать по поводу манер посетительниц столовой.
Словом, дуэнья играла герцогиню в изгнании и поэтому смотрела сквозь
пальцы на наши с Вероникой длительные совместные прогулки и не стремилась
сопровождать нас во время вылазок в горы.
Теплое море, бездонное синее небо, пронизанное солнечным светом или
наполненное белоснежными громадами облаков днем, и бархатно-черное,
усеянное непривычно большими и яркими звездами ночью, запахи и, если и не
"немыслимых", как в стихотворении Гумилева, то, во всяком случае,
незнакомых в средней полосе трав, цветов и деревьев, а самое главное -
законное безделье способствовали, как всегда, повышению сексуальности, и
мы с Вероникой во всю использовали это обстоятельство, отбросив обычные
условности и так называемые "приличия". Через неделю после моего приезда
мы выглядели, несмотря на отличное питание, как марафонцы на финише.
Впрочем, остальные обитатели нашего и окрестных санаториев вели себя точно
так же, если только позволяли здоровье и возраст. Как всегда бывает в
переломные моменты истории, как было, судя по литературе и воспоминаниям
современников, накануне первой и второй мировых войн, люди инстинктивно
чувствовали, что для многих из них эти теплые дни могут оказаться
последними счастливыми днями, что старая, налаженная жизнь неотвратимо и
стремительно катится в пропасть, что надвигается какая-то непонятная, но
явно ощутимая катастрофа. Томные взоры, нежные прикосновения, воркующий
смех, словом, все признаки "любовников счастливых" можно было наблюдать и
слышать повсюду, за каждым кустом, деревом, на каждой полянке и скамье.
Это лихорадочное веселье, пир накануне чумы, затягивали, как омут, и я с
трудом сохранял в глубине сознания сторожевой пункт бдительности,
готовности к неприятным неожиданностям. И они не замедлили появиться.
Мы только что вернулись с пляжа и собирались идти на обед, как вдруг
меня позвали к телефону. Опасаясь, что это очередной приступ деятельности
моего начальника, придумавшего мне срочную и бессмысленную работу, я
нехотя направился в кабинет дежурного врача.
- Слушаю.
- Привет, Джек, - узнал я голос Мгера. - Как отдыхаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88