Нет, проклятие гнездилось в нем самом, дожидаясь лишь того момента, когда что-нибудь разбудит его. Вот так же сухой хворост ждет нечаянной искры, чтобы мгновенно воспламениться.
Мэлгон вновь обернулся к двери. Можно бежать из этого помещения, найти покой в горах или на берегу океана. Но от ужаса, преследующего его повсюду, никуда не деться. Поэтому уж лучше остаться здесь и принять бой с вылезающими из темных углов призраками.
Пальцы вновь нащупали рукоять кинжала, и сразу же вспомнилась Рианнон. В тот момент он чувствовал, что просто обязан убить ее, ему казалось, что в этой жертве – его спасение. Некая темная часть его существа все еще стремилась подобным способом облегчить страдания. В конце концов, ведь не зря древние считали, что кровь, в особенности кровь девственников, – весьма сильное средство.
Мэлгон поглядел в угол, в котором стоял опрокинутый сундук. Инкрустированный крест валялся на том самом месте, где король уронил его. Этот символ христианства олицетворяет другую смерть, смерть, призванную искупить грехи всего мира. Какой глубокий смысл: люди верят, что для победы над тьмой надо убить свет и красоту! Возможно, его жестокость по отношению к Рианнон объясняется именно этим? А кто знает, если бы он не отпустил ее, если бы, держа ее и своих руках, почувствовал, как кровь и жизнь вытекают из этого молодого, нежного тела... Может, то был единственный шанс освободиться от проклятия?
Король содрогнулся. Нет, нельзя за его спасение уплатить такую дорогую цену. Подобные мысли мог внушить только сам сатана. Даже многие языческие племена начали отказываться от человеческих жертв из-за необычайной кровавости этого ритуала. Жертвоприношение выросло из страха, принуждавшего совершить жестокость, противную человеческой природе, только бы заслужить благосклонность богов. Убив Рианнон, он тем самым взял бы новый грех на душу, и только. Хорошо, что он все-таки отпустил ее.
– Мэлгон.
Король замер. Через мгновение обернулся. В мерцающих отблесках пламени показалась маленькая фигурка Гвеназет. Она словно олицетворяла собой упрямство и необычайную стойкость, подобную прочности тростника, который сгибается под ветром почти до самой земли, но никогда не ломается. Мэлгон вдруг почувствовал ужасную усталость. Гвеназет будет требовать, чтобы он оставил Рианнон возле себя в качестве жены. Но он не в состоянии сделать это, как не в состоянии и спорить с этой упрямой женщиной.
– Чего тебе надо?
– Хочу поговорить с тобой. – Мэлгон сделал протестующий жест, но Гвеназет решительно заявила: – Ну нет, тебе придется выслушать меня. Один раз ты уже напугал меня, больше не пытайся – не выйдет, и я скажу все, что считаю нужным.
– Ну говори, коль тебе надо, – холодно бросил король. – Но предупреждаю: ты меня не переубедишь.
Гвеназет сделала шаг вперед.
– Рианнон ни в чем не виновата, Мэлгон, она не причинила тебе никакого горя. Королева из последних сил стремилась уберечь тебя от страшной правды. Она даже рискнула жизнью, чтобы не родить дитя, которому грозила ненависть родного отца. Твоя жена пила какое-то зелье, лишь бы не допустить беременности. Но вместо этого нечаянно убила уже зародившийся плод. Тебе не хуже меня известно, насколько опасны подобные снадобья. Королева могла умереть.
Взор Мэлгона затуманился, он вспомнил Рианнон в окровавленном платье, распростертую вот здесь, на полу, в этой самой комнате. В тот момент он страшно испугался, подумал, она мертва. Теперь же ясно, как недалек он был от истины: королеве и впрямь грозила смертельная опасность.
– Ведь Рианнон не пощадила себя, – продолжала Гвеназет, – ради тебя самого и твоего ребенка.
– И правильно сделала, – тихо молвил король. – Наше общее дитя было бы дважды проклято.
– Проклято?! Из всех самых жалких бредней... – Гвеназет захлебнулась от возмущения, грудь ее порывисто вздымалась и опускалась. – Ты, Мэлгон, вечно носился с этим предательством Эсилт как курица с яйцом, всем и каждому являя свою печаль как самое огромное несчастье в жизни! Но большинство женщин и мужчин на белом свете познали горечь утрат и разочарования, нередко даже испили эту чашу из рук своих близких и любимых. И все-таки мир не перевернулся; все прощают и забывают. И не позволяют скорби пожрать остаток своей жизни.
– А я не могу простить и забыть, не могу, – прошипел король сквозь зубы, вторя ярости, вновь захлестнувшей его разум. – Эсилт не оставила меня в покое даже теперь, когда се пег и живых. Она нарочно замыслила этот проклятый брак.
– А ты не задумывался, для чего ей это понадобилось? Почему она так поступила? Хорошенько поломав над этим голову, я стала догадываться, что правда не так ужасна, как тебе представляется. Все говорит о том, что Эсилт любила Рианнон. Едва ли она собиралась нарочно причинить девочке боль, выдав ее за тебя замуж. Я начинаю верить, что на самом деле твоя сестра желала вам с Рианнон взаимной любви и согласия.
– Ну да, – с горечью молвил Мэлгон. – Она хотела, чтобы мы как следует полюбили друг друга, и именно потому, узнав правду, еще больше страдали.
– Ни за что не поверю, чтобы Эсилт пожертвовала родной дочерью, единственным плодом своего чрева, для такого жестокого плана.
– Так поверь же в это! – Король едва сдерживал ярость. В самом деле, что знает обо всем этом Гвеназет? И как она осмеливается защищать его сестру? Он почти кричал: – Эсилт в жизни своей не любила ничего живого! Просто не умела...
– Ты уверен? – не сдавалась женщина, продолжая надвигаться на него. – Но не ее ли сестринская ревнивая любовь так и не позволила ей уступить тебя Авроре?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132