Том посмотрел на часы, обнаружил, что до заветного мгновения осталось минуты две, не больше, и, решив, что с него довольно, выключил свет в исповедальне и потянулся к занавеске. Но тут послышалось характерное шипение воздуха, издаваемое кожаной подушечкой под коленями кающегося. Звук сопровождался деликатным покашливанием.Том немедленно выпрямился, вынул изо рта жвачку, обернул фольгой и, молитвенно склонив голову, поднял деревянную панель.— Во имя Отца и Сына, — начал он, крестясь.Несколько секунд прошло в молчании. Кающийся либо собирался с мыслями, либо с мужеством. Том поправил епитрахиль и стал терпеливо ждать.Через решетку, разделяющую их, проникал запах туалетной воды Кельвина Кляйна «Обсешн» — характерный, тяжелый, сладковатый аромат. Том распознал его, потому что экономка в Риме подарила ему флакон на день рождения. Но, похоже, кающийся немного переборщил, потому что в исповедальне буквально нечем было дышать, а смешанный смрад плесени и пота буквально с ног сбивал. Тому казалось, что на голову надели пластиковый пакет. Он с трудом подавил подкатившую к горлу тошноту.— Вы здесь, отец?— Здесь, — прошептал Том. — Когда будете готовы признаться в грехах, начинайте.— Это слишком трудно. В последний раз я был на исповеди год назад. Тогда мне не дали отпущения. Вы отпустите мне грехи сейчас?Какой странный переливчатый выговор: певучий и неприятно контрастирующий с издевательским тоном.Том мгновенно насторожился. Может, незнакомец просто нервничает из-за того, что давно не бывал в исповедальне? Или намеренно провоцирует его?— Вам не дали отпущения?— Нет, отец. Я обозлил духовника. И вас тоже, боюсь, рассержу. То, в чем я собираюсь исповедаться, шокирует вас. И вы взбеситесь, как прежний священник.— Ничто из сказанного вами не рассердит и не шокирует меня, — заверил Том.— Вы все это уже слышали раньше? Ведь так, отец?И прежде чем Том успел ответить, незнакомец прошептал:— Ненавидь не грешника, но сам грех.Опять эти насмешливые нотки! Том негодующе нахмурился.— Может, вы все-таки начнете?— Да. Благословите меня, отец мой, ибо я согрешу. Сбитый с толку столь странной просьбой, Том наклонился к решетке и попросил мужчину повторить.— Благословите, отец мой, ибо я согрешу.— Вы хотите признаться в грехе, который только собираетесь совершить?—Да.— Это какая-то неудачная шутка или…— Ни в коем случае, — перебил мужчина. — Я совершенно серьезен. Вы уже сердитесь?Уши Тома резанул хриплый скрипучий смех, такой же резкий, как звуки выстрелов в ночной тишине.— Нет, не сержусь. Скорее смущен. Надеюсь, вы понимаете, что невозможно получить отпущение за грехи, которых еще не успели совершить. Прощение дается лишь тем, кто осознал ошибки, искренне о них сожалеет и готов исправиться.— Но, отец, вы еще не знаете, в чем заключаются мои грехи, как же можете отказывать мне в отпущении?— Перечисление грехов ничего не меняет.— Ошибаетесь. Год назад я признался священнику в том, что собираюсь сделать, но он не поверил, пока не стало слишком-поздно. Не совершите такой же ошибки.— Откуда вам известно, что священник не поверил?— Он даже не попытался меня остановить, вот почему.— Сколько времени вы принадлежите к католической церкви?— Всю жизнь.— В таком случае вы знаете о тайне исповеди. Обет молчания свят. Каким же образом он сумел бы остановить вас?— Он мог найти способ. Тогда я только… тренировался и вел себя крайне осторожно. Помешать мне было легче легкого, так что во всем виноват он, а не я. Теперь все куда сложнее.Том отчаянно старался понять, что имеет в виду незнакомец. Тренировался? Но в чем? И каким образом священник мог ему помешать?— Я думал, что сумею сдержать, — продолжал кающийся.— Что именно?— Потребность, желание.— Нельзя ли немного подробнее?— Ее звали Миллисент. Милое старомодное имя, не считаете? Друзья звали ее Милли, но я предпочитал Миллисент. Правда, я и не был тем, кого можно назвать другом.И снова взрыв смеха прорезал неподвижный воздух. На лбу Тома выступили крупные капли пота, хотя по спине прошел ледяной озноб. Он боялся того, что может услышать, но все же был обязан спросить:— Что случилось с Миллисент?— Я разбил ее сердце.— Не понимаю.— А что, по-вашему с ней случилось? — нетерпеливо бросил мужчина. — Я убил ее. Омерзительно грязная возня: повсюду кровь, я весь ею залит, с ног до головы. Подумать только, каким я тогда был неопытным! Методика совершенно не разработана. Понимаете, когда я исповедался, Миллисент еще была жива. Я был на стадии разработки плана, и священник еще успевал остановить меня, но не подумал и пальцем о палец ударить Я сказал ему, что собираюсь сделать.— Но объясните, как бы ему удалось остановить вас?— Молитвой, — скучающе хмыкнули за занавеской. — Я просил его молиться за меня. Но он либо не сделал этого, либо не проявил должного усердия, и что же? Я все-таки прикончил ее. Жаль, конечно. Такая хорошенькая штучка: куда красивее остальных.Господи Боже, значит, были и другие? Сколько?— И сколько же преступлений вы…— Грехов, отец, — перебил незнакомец. — Я совершал смертные грехи, но смог бы противиться искушению, если бы священник мне помог. Но он не дал мне того, в чем я нуждался.— В чем же вы нуждались?— В прощении и отпущении грехов. Но он отказался.Мужчина внезапно грохнул кулаком по решетке. Ярость, так долго тлевшая в нем, наконец вырвалась с нечеловеческой силой, но не помешала в ужасающих деталях описать все, что случилось с бедной невинной Миллисент.Том был ошеломлен и изнемогал от ужаса. Иисусе, что же теперь делать? А он самонадеянно похвастался, будто ничто не сможет рассердить или шокировать его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118