Она и так ради данного Адаму обещания и для того, чтобы сохранить приличия, позволила ему слишком много, а потому не обязана стоять здесь и выслушивать завуалированные угрозы. Она не обязана!— Вам ведь так легко сделать это, правда? — Она сжала кулаки, стараясь, чтобы голос ее не дрожал. — Наш отважный техасский рейнджер, считающий себя святее Бога, смотрит свысока на бедных грешников вроде меня! Да что вы можете знать обо мне или о моем папе, вы, одевающиеся в костюмчики у лучших портных, обедающие в вагонах-ресторанах с двумя вилками возле каждой тарелки! Вы когда-нибудь выскребали породу из земли, до крови раздирая пальцы, и засыпали после этого голодным, потому что кто-то более удачливый, чем вы, добрался до ценной руды первым?Хоть когда-нибудь вы соскребали плесень с последнего куска хлеба, а потом вынуждены были с ножом в руке отстаивать свое право его съесть? Не смейте говорить мне, как себя вести, что делать и как думать, потому что вы ничего не знаете о моей жизни!Слушая ее горячую исповедь, он становился все серьезнее, но Энджел это не принесло удовлетворения. Она едва это заметила.— Вы уверены в этом? — спросил он.— Да! — выпалила она. — Да, я уверена, потому что я знаю вас, знаю, к какому типу людей вы относитесь. Вы все упрощаете, рассуждая; это хорошо, а это плохо, и все должно быть именно так, а не иначе, — и вы даже не замечаете, когда все получается совсем наоборот. Вы слабак, Адам Вуд! Вы думаете, что все будет замечательно, пока вы соблюдаете закон и делаете так, как вас учили — выполняете свои обещания, снимаете шляпу при встрече с дамами и поступаете правильно. Но вот что я вам скажу: такие люди, как вы, долго не задержатся в этом мире, если такие, как я, о них не позаботятся. Я умею драться, умею мошенничать, знаю, что нужно для того, чтобы меня не поймали.И я не стыжусь этого. Поэтому перестаньте смотреть на меня свысока, слышите?Энджел остановилась, ее грудь вздымалась, глаза сверкали, и под впечатлением ее слов на один долгий миг Адам задержал на ней свой взгляд. Ей не нравилось, когда он так на нее смотрел — как будто видел ее насквозь. Ей было жаль, что она слишком во многом ему призналась; лучше бы она вообще ничего не говорила. Лучше бы коридор не был таким узким, лучше бы он не стоял так близко. Его ноги касались ее юбок, и в коридоре не было места, чтобы уйти, не отступив. Но она этого не сделает.В его глазах появилась нежная, грустная улыбка, и он заговорил:— Я хочу рассказать вам кое-что, Энджел. Я родился в очень бедной семье, в которой кусок хлеба — заплесневелый или нет — был деликатесом к ужину. Нас было восемь братьев и одна пара башмаков на всех. Никто из нас не умел ни читать, ни писать. Я научился драться, держа нож в зубах, а к десяти годам умел наводить дуло на человека, словно это была белка… В возрасте не старше вас я был на пути в преисподнюю, и я бы сейчас гнил в тюрьме — или на шесть футов ниже, — если бы один человек однажды не подошел ко мне и не наставил на путь истинный. Да, жизнь тяжела, и, возможно, вы кое-что знаете об этом, а может, и нет. Но пользуйтесь тем, чем Бог наделил вас, и когда-нибудь, если вам повезет, жизнь станет совсем другой.Если Энджел и дивили его признания, она постаралась этого не показать. Но было трудно оставаться равнодушной и не растрогаться от его слов, когда он смотрел на нее так грустно и стоял так близко, что ее кожу начало покалывать.Или, может быть, причина была совсем не в том, что он стоял рядом с ней, а в чем-то другом… в том, что в его глазах было что-то такое… и в том, как они настигали ее, касались ее и хотели затянуть ее в свою глубину.Так категорично, как могла, она произнесла:— Итак, вы творите добро. И сейчас хотите спасти мир.— Нет. — Он протянул руку и легко коснулся ее волос.Она не могла в это поверить, но он именно так и сделал! И она не скинула его руку. Он перевел свой взгляд туда, где кончики его пальцев ласкали прядь ее волос, и нежно пояснил:— Только одну девушку.У Энджел сердце забилось быстрее, и ее охватило похожее на смущение чувство, которое закручивалось в ней в спираль, но если говорить откровенно, это было не смущение.Она не знала, что случилось с того мгновения, как он увел ее из буфета, и до этой минуты, но это нарушило привычный ход вещей. Все в Адаме Вуде нарушало привычный порядок вещей. Он должен был вызывать ее ярость — но не вызывал.Она должна была ударить его по руке — но не сделала этого.Кончиками пальцев он слегка касался ее ушка, нежно лаская ее, отчего у нее захватило дух. Ни один мужчина, кроме ее папы, не трогал ее с такой нежностью; она даже не знала, что другие мужчины вообще способны на это. Его глаза не отпускали ее, как будто просили о чем-то, как будто видели что-то внутри ее, то, что она не хотела ему сейчас показывать, и заставили ее почувствовать, что однажды она сама захочет это ему показать.Наконец она опустила глаза и отстранялась от его прикосновений, — Я недостойна того, чтобы меня спасали, — прошептала она хрипло и начала протискиваться мимо него, надеясь уйти.Он коснулся ее талии и мягким, плавным движением повернул к себе. Ей следовало знать о том, что должно было случиться потом, — и, возможно, она это знала, — может быть, в какой-то мимолетный миг слабости и смятения она желала, чтобы это произошло, Все случилось очень быстро и легко, без колебаний или паузы, но она могла бы сопротивляться, если бы только захотела. Он положил свою ладонь ей на талию, привлек ее к себе, так что она почти касалась его своей грудью. Она выставила ладони, чтобы защититься от его рук, но была слишком ошеломлена, чтобы оттолкнуть его. Он взял ладонью ее подбородок и нежно поднял ее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97