– Ну, это было только для затравки. Идем же, идем!
– Как скажешь, мой господин и повелитель, но только отправляйся лучше в столовую и садись за стол. Мне доставляет удовольствие прислуживать своим мужчинам. Сказывается старомодное валлийское воспитание и происхождение.
– Я бы не сказал, что мне безумно хочется присоединиться к когорте твоих мужчин.
Мара рассмеялась:
– Ах, ревнуешь? Не стоит. Пожалуй, я люблю тебя, Макс. Как легендарный слон Хортон, я могу сказать: «Я думала то, что сказала, и сказала, что думала». Ведь слоны верны на сто процентов. А что ты чувствуешь ко мне, Макс? Честно. Я знаю, что хороша в постели, но что-то есть еще?
Она стояла совсем близко, положив руки ему на плечи. Ее серо-голубые глаза словно пронзали его.
Фидлер обхватил руками ее бедра.
– Я люблю тебя, Мара Тэйт, больше, чем когда-либо любил кого-то в своей жизни. И это правда.
Она поцеловала его в губы.
– Я тебе верю, Макс Фидлер.
Она прижалась щекой к его щеке.
– А что ты скажешь Рут?
– Рут?..
Воспоминание пронзило его как внезапная боль. Рут и дети исчезли из его сознания, вытесненные великой страстью. Теперь в этом затмении появилась брешь. Он закрыл глаза и отчетливо увидел их, всех троих, как если бы они стояли в дверном проеме. И их лица были суровыми и осуждающими. Рут, Лесли и Дэвид.
– Твоя жена Рут? Что ты ей скажешь? И когда?
– Не знаю. Дай мне собраться с мыслями.
Не сказав ни слова, Мара ушла на кухню. Затем в молчании они съели омлет, чуть увядший салат и выпили кофе, который оказался не хуже, чем его любимый напиток в «Кармане, полном орехов».
Фидлер знал, что она ждет его ответа. Он вытер рот и положил вилку.
– Это безумие.
– Безумие?
– Я хочу сказать – ты и я. Я не из твоей лиги. И даже не на порядок ниже. Не будь я твоим психиатром и не будь ты так чертовски благодарна мне, ты бы и не заметила, что я существую.
– Не начинай эту галиматью снова. Не болтай, что я ищу в тебе образ утраченного отца, Макс. Возможно, ты и лучший мозгоправ со времен Зигмунда Фрейда, но, когда речь заходит о любви, оказывается, что ты слеп, как крот. Это чудесно, необъяснимо и таинственно. Это единственное человеческое занятие, которое не поддается логике, где два и два не всегда составляет четыре. Мне плевать на причину, почему я полюбила тебя, Макс, и я не хочу ничего знать, если ты даже дашь мне объяснение. Я люблю тебя, а ты любишь меня, и только это имеет значение. Итак, когда ты скажешь своей жене?
Фидлер, заикаясь, попытался что-то произнести:
– Д-да. Сказать ей. Я… я… даже не знаю, что ей сказать! Ведь недостаточно сказать: «Эй, кстати, Мара Тэйт и я… ну, между нами кое-что произошло. И значит, я должен бросить все – тебя, ребятишек, свою практику. Мы с Марой собираемся основать клинику вроде той, что доктор Швейцер основал в Африке, только это будет на Ближнем Востоке…»
– Хорошо, детка, хочешь клинику? Она у тебя будет.
Фидлер выкатил глаза из орбит, жеманно изображая стыдливость.
– О Господи, я всегда мечтал, чтобы меня взяли на содержание, но, право же, я не собираюсь продавать тебе свою благосклонность, дорогая.
Внезапно улыбка сошла с ее лица и она побледнела как смерть. Она покачнулась на стуле и вцепилась в край стола, чтобы не упасть, опрокинув при этом стакан с водой.
– Макс!
В этом ее призыве послышалось нечто пугающее.
– В чем дело, Мара?
Он вскочил и, обежав стол, остановился рядом с ней.
– Тебе нездоровится? Плохо?
– Я… я не знаю. У меня кружится голова. Какое-то странное чувство. – Она прикрыла глаза ладонью. – Я слышала голос. Он звал меня.
– Это только ветер, Мара. Послушай, как он завывает, врываясь на террасу.
– Ветер? Нет. Это моя мать.
Он испытал облегчение, заметив, что краски медленно возвращаются на ее лицо и дрожь прекратилась.
Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.
– Теперь все хорошо. Мне жаль, что я тебя испугала. Давай-ка выпьем кофе и бренди и посидим у камина.
– Иди и сядь у огня. Я все тебе принесу.
Она сжала его руку.
– Нет, со мной все в порядке. Это правда. Идем вместе.
Когда они уселись у камина, она спросила:
– Макс, ты думаешь… я сумасшедшая?
Он пожал плечами:
– Мы все немного сумасшедшие, если пользоваться твоей терминологией. Я предпочитаю другой термин – «некоторые странности и отклонения в психике».
– То, что ты делаешь со мной, когда я нахожусь под гипнозом, – регрессия во времени, возвращение назад. Ты проводишь меня через определенные фазы, но не веришь, что все мои слова, все то, что я говорю, – правда и я в самом деле путешествую назад во времени.
– Мара, это метод лечения, – ответил он уклончиво, – и очень эффективный метод лечения. Во всяком случае, на этом этапе.
– Макс, я действительно путешествую назад во времени. Я представляю собой трех разных людей в три разных периода времени. Я веду одновременно три разных жизни в трех измерениях. Помнишь, что ты мне говорил о теории относительности Эйнштейна? Я перечитываю все, что только могу найти на эту тему, в том числе странные, иногда даже дикие и спорные вещи, выходящие далеко за пределы темы. Знаешь, что я думаю, Макс? Я думаю, что человеческое существование – это бесконечный кинофильм, повторяющийся снова и снова. Кадры сменяют один другой, проходя сквозь линзу проекционного аппарата, и история разворачивается, но то, что происходило в прошлом, не стирается. Это существует всегда, вечно. Все записано на пленку. Если кто-то хочет пережить какой-нибудь эпизод, надо только переключить проекционный аппарат на другую фазу. Мы вместе открыли способ возвращать вспять процессы реальной жизни. Я прекрасный субъект опыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114