— ответила Амалия вопросом на вопрос, и в ее глазах появилось презрение.
— А потому, — сказал он мрачно, — что кончилось бы наше притворство. Вам не оставалось бы ничего другого, как осудить меня с негодованием и презрением. Совсем как вы рисуетесь сейчас! Я не смог бы вынести этого после нашей волшебной близости. Не смог!
Амалия как-то вся сразу сникла, только грудь поднималась в такт дыханию да сердце колотилось в бешеном ритме, готовое вот-вот вырваться из груди. Он стоял совсем близко. Косые лучи утреннего солнца купались в волнах его волос и прочерчивали бронзовый барельеф его лица на фоне мокрой листвы дуба. В бездонной глубине озер его глаз она увидела свое отражение.
— Это не рисовка, — сказала она неуверенно, и голос предательски дрогнул.
— Нет? — спросил он, внимательно изучая нежные изгибы ее приоткрытых губ. Потом наклонился, чтобы поцеловать их трепетные влажные лепестки. — Неужели нет?
10.
Был брошен вызов не только уму и духу, но и чувствам. Его теплый, пахнущий кофе рот прильнул к ее трепетным устам.
Губы Амалии пылали от жара его губ, они трепетали, когда кончик его языка медленно проникал внутрь, ощупывая и исследуя каждый дюйм потаенного пространства, вызывая ответную реакцию на каждый толчок языка вглубь.
Амалия хотела отстраниться, остатки попранного женского достоинства протестовали и требовали выхода, но тело, почувствовав знакомое прикосновение, которого оно страстно желало, предало ее. Она качнулась к Роберту, замерла. Солнце слепило даже сквозь прикрытые ресницы, а его случайное касание казалось изысканной лаской. Амалия не хотела больше думать о том, правильно она поступает или нет, распаленное желание вытеснило эти ставшие лишними вопросы. Амалия сильно прижалась к Роберту, из ее груди вырвался стон отчаяния и сладостного желания. Сама не сознавая того, она прикоснулась языком к его горячему языку, а потом позволила им переплестись.
Их окружал сладковатый запах клевера, который смешит вался со слабым запахом рома, накрахмаленного белья и ароматом лаванды, который перекладывали одежду в шкафах и сундуках. Этот аромат усилился, когда Роберт, прижав Амалию к себе, гладил ее плечи, спину, плавную линию бедер. Чем сильнее он прижимал ее к себе, тем сильнее она ощущала символ его распаленного желания. Одежда внезапно стала тяжелой и слишком тесной, хотелось ощущать солнце и теплый влажный воздух обнаженной кожей, каждой ее порой.
Губы Роберта вдруг отстранились, а потом Амалия вновь почувствовала влажную гладкость его языка, настойчиво раздвигавшего ее губы. Через какое-то время они вновь начали путешествие от подбородка вверх по щеке. Амалия невольно вскрикнула, почувствовав, как нежную раковину уха опалило жаром его дыхания. Роберт глубоко вздохнул, наполняя легкие тонким ароматом ее тела. Его рука, ласкавшая ее шею, затылок, задержалась на плотном узле волос. Шпильки, позвякивая, падали в клевер одна за другой. Атласные пряди ослабли, соскальзывая и струясь по спине. Роберт погрузил пальцы в их мягкое тепло, прижимаясь к трепетной дуге ее шеи. Его губы готовы были двинуться к маленькой пульсирующей ямке у основания шеи, но она находилась под надежной защитой кружев и небольшой аметистовой броши, скреплявшей ворот блузки.
— О, Амалия! — шепнул он страстно.
Она желала его. Всю жизнь Амалию учили, что желание совершить поступок есть сам поступок, поэтому ей не было оправдания. Кроме того, ее слабость нельзя считать невольным грехом, ибо он повторялся с завидной регулярностью, независимо от того, знала она об этом или нет. Но почему это сладкое томление надо считать греховным? Разве оно связано с распутством? Скорее наоборот, оно освящено правом естества. Амалия была женой Жюльена, но именно Роберт посвятил ее в таинство брака. Странным образом она чувствовала себя замужем как бы за обоими мужчинами: одному она отдала душу, другому — тело. Пугало другое: Амалия поняла, что если Жюльен на правах мужа потребует физической близости, то для нее это и будет истинным прелюбодеянием.
Она слегка освободилась в объятиях Роберта, сняла перчатки и попыталась расстегнуть брошь, но пальцы не слушались ее. Наконец аметист заискрился голубовато-синим светом, лежа у нее на ладони.
Роберт пристально посмотрел на Амалию, словно ждал чего-то, затем с величайшей осторожностью взял у нее перчатки и маленькое украшение и опустил себе в карман. Его пальцы коснулись перламутровых пуговок на блузке и медленно одну за другой освободили их от петель. Еще несколько умелых движений — и стальные крючки отпустили полу жакета. Рука Роберта смело раздвинула податливую ткань, обнажая нежную белизну ее груди, наполовину скрытой батистом сорочки. Под ней в ожидании ласки темными точками притаились соски.
— Я знал, что ты прекрасна при дневном свете, — прошептал он сдавленным от волнения голосом, — но не думал, что до такой степени.
Его теплые сильные руки ласкали ее и одновременно раздевали. Потребовалось огромное усилие воли, прежде чем она смогла остановить его.
— Кто-нибудь увидит нас здесь… — Голос Амалии прерывался. — Не могли бы мы… то есть, наверно, нам лучше вернуться в «Ивы»?
— Там свои внимательные глаза, — вздохнул он, улыбаясь. — Здесь так же безопасно, как и в любом другом укромном месте.
Его рука вновь ожила, и указательный палец начал медленно поглаживать соски, которые набухали подобно весенним почкам.
Роберт был прав. Окруженные со всех сторон домашними слугами, работниками, они не могли нигде уединиться так, чтобы быть абсолютно уверенными, что их никто не обнаружит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125