— Вы что, собираетесь свариться заживо или задохнуться?
— Ты, ты не понимаешь… так лучше.
— Я отказываюсь это понимать. Если что-то причиняет неудобства и мешает выздоровлению, необходимо срочно принять меры. — С этими словами Амалия протянула руки, чтобы закатать рукава ночной рубашки и расстегнуть ворот.
— Не смей! — вскрикнула Мами.
Амалия удивленно уставилась на свекровь: столь странная реакция потрясла ее и обеспокоила.
— Я хотела только помочь…
— Позволь мне… я сама знаю, что мне лучше… пожалуйста. — Слова сбивчиво слетали с ее губ, казалось, что старуха бредит.
— Конечно, конечно, простите меня. — Амалия отдернула руку, и при этом что-то твердое, находившееся под фланелью ночной рубашки, оцарапало ей пальцы.
— Что это? Что на вас надето? — удивилась Амалия, ощупывая грудь свекрови.
— Ничего особенного, — проворчала старуха.
— Не может быть! Это же власяница! — Наконец, осенило Амалию. — О, Мами, зачем это?
Она знала, что подобную одежду из конского волоса носят для покаяния члены религиозных сект, но сама ее никогда не видела. Неудобная колючая, волосяная рубаха, в летний зной превращалась в орудие пытки. Обнаружить такое на женщине, которая только-только начала отходить от шока, было невыносимо.
— Это… не твое дело. Ты никому… слышишь, никому об этом… не скажешь.
— Но вам нельзя этого делать. Это… это просто безумие.
— Не говори так!
— Что же я по-вашему должна сказать?
— Я не думала… — Казалось старая леди не слышала вопроса. — Я не думала, что ты узнаешь об этом.
— Но так уж получилось, Мами, и теперь я не найду себе покоя, — воскликнула она с жаром. — А я удивляюсь, почему вы плохо спите по ночам?! Так и до лихорадки недалеко. Что же скажет доктор?
— Ничего, потому что ты… ничего не… ни единого слова. Слышишь? Ни единого слова!
Такой настрой Мами пугал Амалию, но она уже привыкла в комнате больной проявлять характер и волю для ее же пользы.
— Я должна! Не обижайтесь. Но я должна! Если вам станет хуже, я себе этого не прошу. Никогда! Более того, именно я буду виновата, если позволю вам так издеваться над собой.
— У меня… свои причины.
— И, как во многих других случаях, это делу не поможет, — вздохнула Амалия. — Ну, пожалуйста, Мами, присядьте и позвольте снять это чудовище.
— Нет! Не настаивай! Амалия отпрянула.
— Конечно, я не могу заставить вас, но мне кажется, вы бы не хотели, чтобы Роберт попытался уверить вас?
— Почему нет? Если из-за этого… он придет сюда… мы так редко… видим его в последнее время. — Старая леди проницательным взглядом окинула лицо невестки.
— Сейчас трудное время.
— Уф-ф! Не такое уж и трудное. Тростник уже вырос… настолько… что затеняет траву.
— Наверное, у него есть другие, более серьезные, причины.
— Нет у него… более важных причин… ты это знаешь.
— Не знаю, — пожала она плечами.
— Нет, знаешь…
Между ними лежало прошлое, целая пропасть, о котором они никогда не говорили. Поначалу все было слишком болезненным, потом начались волнения из-за дуэли, из-за исчезновения Жюльена, наконец, его гибель… Амалия никогда не обвиняла свекровь во вмешательстве в ее жизнь, никогда не говорила с ней о радости и удовольствии, которые нашла с Робертом. Порой она думала, что Мами и так все знает, а чего не знает, о том догадывается, наблюдая за ними или расспрашивая об этом свою крестницу. Мадам Деклуе умела сохранять лицо в любой ситуации. Даже когда над семьей нависла опасность скандала, она ни словом не обмолвилась о своей вине или роли в этом деле, не высказала ни единого предположения о возможных направлениях развития событий. Одним словом, сфинкс.
Было ли чувство вины причиной самоистязания? Корила ли она себя за ссору между Жюльеном и Робертом, в результате которой, прямо или косвенно, погиб ее сын? Ничто не смогло бы освободить ее от столь тяжкого греха, но одно известие могло облегчить ее страдания.
— Если я скажу вам нечто для вас приятное, вы снимете власяницу? — спросила Амалия с надеждой.
Мами повернула голову, глаза ее сузились до щелочек, зажигаясь радостным блеском.
— Скажи мне скорее, — попросила она, оглядывая Амалию с ног до головы и задерживая взгляд на ее талии.
— Сначала пообещайте.
Похожие на пергамент веки опустились.
— Неужели ты не понимаешь, что я это делаю во спасение своей души?
Амалия не стала говорить, что подобная одежда может ускорить расставание души с телом, она лишь заметила, что новость, которую она собирается сообщить, пойдет на пользу духу мадам Деклуе.
— Если это то, о чем… я молюсь… может быть, тогда… да, я обещаю тебе…
Амалия облизнула вдруг пересохшие губы.
— Теперь сомнений нет, у меня будет ребенок. Радость, сверкнувшая в тусклых глазах старой леди, была столь неистовой, что у Амалии к горлу подкатил ком слез.
— Из-за всех пересудов обязательно найдутся люди, которые скажут, что ребенок не от Жюльена, — продолжила Амалия виновато.
— Не обращай внимания! Доказать невозможно! — Голос Мами помолодел и окреп.
— Мне хотелось…
Свекровь движением руки остановила ее.
— Не стоит говорить об этом… я знаю… ты ни в чем не виновата. Фактом остается другое: ребенок родится… спустя девять месяцев после смерти… моего сына. Не так ли? — В ее голосе появилось беспокойство.
— Да, именно так, — успокоила ее Амалия.
— В таком случае… этот ребенок является… наследником по закону, ибо ты законная жена Жюльена. Вот уж этого у моего мальчика… никто не отнимет. — Мами обессилено откинулась на подушки и закрыла глаза.
— Да, — подтвердила Амалия и подошла к шкафу, где на полке лежала ночная сорочка из белого батиста — легкая и прохладная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125