Она крепко зажмурилась, ощущая его каждой клеточкой возбужденного тела. Она ненавидела то, как он действовал на нее, ненавидела его уверенность и силу, ненавидела этот проклятый узел, в котором она запуталась с ним. Было унизительно сознавать, что больше всего в тот миг она жаждала того удовлетворения, призрачного и невероятного, которое однажды обрела в его объятиях.
Глава 8
Как всегда, Рене проснулся сразу и с ясной головой. Он открыл глаза и замер. Несмотря на его репутацию, на количество любовных связей, через которые он прошел, не в его привычках было просыпаться рядом с женщиной. Он обычно предпочитал, выждав время, уйти и добраться до собственной постели.
Сирен лежала в его объятиях. Ночью в какой-то момент воля его ослабла, и он потянулся к ней, должно быть, когда она повернулась к нему. Ее теплое дыхание ласкало впадину у горла, ее ноги переплелись с его ногами, а его рука лежала поперек ее тонкой талии. При бледном прозрачном свете утра, проникавшем в шалаш, он мог разглядеть ее нежную кожу, правильные и трогательно милые линии рта и густые черные опахала ресниц.
В ее лице была такая сила и прелесть, что он почувствовал, как сердце его сжимается, словно он попал в ловушку, которая медленно закрывается за ним. Боже мой, какой он идиот!
С чего он решил, что может выбрать эту женщину по самой подлой из причин и выйти сухим из воды? Именно эту женщину из всех других? Он с самого начала должен был знать, как это будет. Он стал другим с тех самых пор, как очнулся промокший, истекающий кровью на грубом полу в каюте плоскодонки и увидел, как она склонилась над ним с тревогой и заботой. Когда он состарится, он будет вспоминать то простодушие, с которым она предложила ему себя, и безумную радость обладания ею. Вероятно, это все, что останется ему в утешение. Вряд ли могло быть иначе.
Он хотел, чтобы все было по-другому. Ему вдруг страстно захотелось начать заново, вернуть все на свои места, как было прежде. Он бы пришел к Сирен, ухаживал за ней, открылся ей и, может быть, что-нибудь получилось бы.
Нет. Было бы еще хуже. Нельзя изменить то, что случилось. Он должен выдержать роль, которую отвел себе сам, и смириться с последствиями.
Самым ужасным было то, что он лежал, обнимая Сирен, ощущая желание, волновавшее кровь, и ничего не мог поделать. Он жаждал целовать мягкие изгибы ее губ, скользнуть руками по нежным волнам ее тела под тонким платьем и притянуть ее крепче к себе, доставить ей наслаждение разными мелкими ухищрениями, какие бы он придумал, неустанными поисками и изощренными, нежными ласками. Он хотел окунуться в нее, забыть, кто он и почему лежит здесь. Он хотел создать между ними такую прочную связь, чтобы ничто больше их не волновало.
Это было невозможно. Он знал это и потому лежал, не двигаясь, вдыхая ее теплый чистый аромат, где-то глубоко внутри себя ощущая блаженство ее присутствия, защищая ее от всего, что могло причинить ей вред, как он поклялся, но больше всего — от самого себя.
Всякому терпению есть предел. Через некоторое время он тихо и осторожно встал, подобрал одежду и выбрался из шалаша.
Сирен следила за ним из-под прикрытых век. Она проснулась, когда разомкнулись его теплые объятия, хотя уже чувствовала сквозь сон его внимательный взгляд. Теперь она лежала и прислушивалась к его удаляющимся шагам. Когда он отошел достаточно далеко, она встала на колени, чтобы приоткрыть кожаный полог над входом.
Он спустился к берегу. Его высокая фигура неясно виднелась при свете раннего утра, но все же была великолепна; он оставил одежду на берегу и бросился в воду. она поежилась, представив себе это внезапное погружение в ледяную купель. Сирен не понимала, как он выносит это: от холодного ветра с залива, проникавшего в шалаш, у нее по коже забегали мурашки, пока она не покрылась пупырышками, словно аллигатор. Но она все-таки не двинулась с места и следила за сильными взмахами рук Рене и темной точкой его головы, удалявшейся от берега. Только когда он пропал в утренней дымке, она опустила полог и снова нырнула под медвежью шкуру.
Она отделалась легче, чем ожидала. Конечно, она радовалась этому, но в то же время была озадачена. Почему Рене настаивал на том, чтобы спать у нее, если не собирался приставать к ней? Такая сдержанность противоречила тому, что она знала о нем. Где же то искусство обольщения, в котором, как считалось, он преуспел, изящная атака ее бастионов, чарующая осада ее крепости? Возможно, он временно отступил из-за ее сопротивления, но она ожидала, что ей придется защищаться гораздо энергичнее.
А возможно, он говорил чистую правду, что искал только ночлег. Возможно и то, что, испытав ее любовные ласки, он больше не стремился к ним. Она должна была показаться ему слишком неопытной в сравнении с женщинами, которых он знал. Он, несомненно, привык к гораздо большей изощренности и страстности.
Хотя ей все равно. Он просто несносен со своей болтовней. Она бы поклялась, что ему было нужно не знакомство с дикой природой необъятной страны и возможностями торговли с индейцами, а что-то иное. Вот только узнать бы, что именно.
Она больше не видела Рене до самого завтрака. Бретонов пригласили разделить трапезу у костра Затопленного Дуба. Пренебречь гостеприимством значило нанести страшное оскорбление, поэтому они послушно сидели, пока Маленькая Нога и ее дочь, цветущая девушка, приходившаяся Гастону сводной сестрой, приносили и ставили перед ними угощение. Сирен смотрела, собирается ли Рене попробовать содержимое деревянной миски: от оленины до черепашьих яиц и сагамитов, ибо отказ считался у индейцев оскорблением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117