У Ливий не было с собою ни гребня, чтобы причесать спутанные и мокрые волосы, ни лишней булавки, чтобы зашпилить приведенную в беспорядок одежду, но это не имело значения, потому что сердце разрывалось на части.
Они добрались до центральных улиц и долго стояли, не в силах расстаться. Оба чувствовали – стоит разойтись в разные стороны, и вновь навалится тяжелое, безмолвное ожидание чего-то могущего перевернуть жизнь. Они знали, что будет: пустые улицы, одинаковые дома, бесцельное движение толпы, эта страшная обыкновенность всего, что их окружает, а настоящая жизнь – лишь в предвкушении счастья, долгом-долгом, почти как вечность.
…Около двух месяцев спустя Ливия сидела в саду своего римского дома и беседовала с Тарсией. День стоял пасмурный, но серое небо казалось высоким из-за пронизывающих его тончайших темных облачков, да еще из-за птиц, тревожно круживших где-то там, в недосягаемых просторах.
Аскония и Карион стояли невдалеке, под деревьями, болтали и смеялись. Русоволосая сероглазая Аскония внешностью и нравом походила на Луция. Спокойная, рассудительная, разумная, она, как и следовало маленькой патрицианке, никогда не зналась с детьми вольноотпущенников и рабов, предпочитая дружить, например, с дочерьми Юлии, и делала исключение разве что для Кариона.
– Я так переживаю за его судьбу, – говорила Тарсия, глядя на старшего из двух своих приемных сыновей. – Он окончил начальную школу и что дальше? Он уже теперь пытается слагать стихи, а по успехам в чтении и письме далеко обогнал своих сверстников. У него нет такого отца, который мог бы обучить его какому-нибудь ремеслу, и я не хочу, чтобы он пополнил число клиентов, живущих подачками с господского стола.
– Он должен продолжить обучение в грамматической, а после – в риторской школе, – уверенно произнесла Ливия. – Все расходы я возьму на себя.
– Дело не только в деньгах, – вздохнула Тарсия. – У него нет имени, которое позволило бы ему учиться в такой школе. Сын вольноотпущенницы и легионера среди сыновей богатых и знатных людей – это невозможно!
– Подожди, – помолчав, сказала Ливия, – придет время, мы что-нибудь придумаем.
– В каком-то смысле я больше спокойна за Элия, – промолвила Тарсия, глядя на сидящего рядом мальчика. Он был наказан за то, что подрался с сыном одной из рабынь Ливии.
С яркими, как летнее небо, озорными глазами, светлыми вихрами и обиженно оттопыренной нижней губой, он казался таким смешным оттого, что постоянно подпрыгивал и дергался в разные стороны, готовый сорваться с места.
– Да, этот не пропадет! – улыбнулась Ливия, потом спросила: – От Элиара есть вести?
– Пока нет. Мы так редко видимся, что, боюсь, он совсем меня забудет.
– Полагаешь, у него есть другая женщина? – осторожно спросила Ливия.
Гречанка усмехнулась:
– Скорее, другие. Как ты думаешь, госпожа, если мы видимся раз в несколько месяцев? А за армией следует толпа таких женщин, как… как настоящая мать Элия!
– И как ты к этому относишься? Тарсия пожала плечами.
– Что я могу поделать! – И прибавила, показав на сидящего рядом мальчика: – Лишь бы он больше не приносил мне вот таких сорванцов!
Женщины невольно засмеялись.
– Я беременна, – вдруг сказала Ливия.
Тарсия внимательно посмотрела на свою госпожу: лицо Ливий в ореоле тщательно уложенных локонов выглядело осунувшимся и бледным, но в широко распахнутых глазах застыло выражение неожиданной страстной силы.
– Луций очень хочет сына.
– Значит… все хорошо?
– Но я жду ребенка не от него. Во всяком случае, мне так кажется.
Тарсия замерла. Потом, встрепенувшись, подтолкнула Элия: «Иди, играй!» Мальчишка вскочил с места и мгновенно унесся прочь – листья вихрем взметались по дорожке из-под его быстрых ног.
– Я не сказала бы тебе об этом, – медленно проговорила Ливия, глядя на носки своих башмаков, – если б ты не была свидетельницей всех моих метаний. Я встретилась с ним на пути к Акрополю; мы отправились на берег моря – там все и произошло. – Она помолчала. – Знаешь, Тарсия, он изменился. Раньше, когда я говорила с ним, мне иногда казалось, будто я вхожу в комнату, дверь которой закрыта для всех. А на этот раз…
– Он не впустил тебя туда? – выдержав паузу, спросила Тарсия.
– Впустил, – чтобы показать, что там все стало другим. Он всегда глядел куда-то вдаль, словно рассматривал что-то, доступное ему одному. Теперь он притворялся, что смотрит только на меня, но все равно меня он… не видел. Но и чего-то другого – тоже. Он пытается жить настоящим, обыденностью. Получится ли у него, не знаю. Прежде не получалось.
Тарсия сидела, не шелохнувшись. В воздухе медленно, словно на тоненьких ниточках, кружились осенние листья. Ливия усмехнулась:
– Я говорю загадками, да? Отвечу проще. Тогда я была так ошеломлена нашей встречей, что просто не могла думать о том, какие слова он произносит. А теперь вспоминаю и… не могу его понять. Он преподает в риторской школе – этим всегда занимались вольноотпущенники, но никак не римские патриции! При этом утверждает, что доволен, почти счастлив. И еще он женился – на рабыне-гречанке.
– На рабыне?!
– Да, она была его рабыней, он дал ей свободу. Она наверняка молода и красива, но в остальном… Кем она может быть для него? Служанкой, да еще женщиной для постели. Да он и говорил о ней, как о рабыне. В общем, несмотря на слова любви, которые он произнес не раз и не два, его сердце было спрятано за всеми мыслимыми и немыслимыми оболочками, – что там сейчас скрывается, я так и не сумела понять. Он стал совсем иным или лгал, мне… да и себе тоже.
– Что ты намерена делать, госпожа?
Глаза Ливий потемнели, а губы слегка искривились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156