..
- Но это же нелепо! У него не было совершенно никаких причин.
Поверьте - я их обоих знаю хорошо и сразу могу сказать - это абсолютно
немыслимо!
Холмский не ответил. В голове не было ни единой дельной мысли. Он
понимал, что время уходит впустую, что свидетеля пора отпускать, но не мог
этого сделать. "Хоть бы одну зацепку", - подумал он.
А вслух сказал:
- Скажите, вы ведь учитесь на философском факультете - чем вы
занимаетесь?
- То есть?
- Ну, скажем, темы курсовых у вас совпадают?
- А, это... Нет, Морозов с Лихачевым занимались логикой, а у меня
другое направление. А что, это имеет какое-нибудь значение?
- Может быть, может быть, - ответил следователь несколько уклончиво,
подумав про себя: "Боже, что за глупости я у него спрашиваю!.."
- В прошлом году я писал курсовую по философским проблемам
пространства-времени. А в этом меня заинтересовала другая тема, сейчас я
занимаюсь новым синкретизмом.
- Чем?
- Синкретизмом. Был в истории период, когда мышление человека было
синкретическим. Вся интеллектуальная деятельность человека сводилась к
созданию мифов, и мифы в те времена играли роль и науки, и искусства. Они
отражали мировоззрение и устанавливали правила социального поведения.
Теоретическая сфера деятельности была единой, нерасчлененной.
- Ясно. А что значит - новый синкретизм?
- Я пытаюсь доказать, что довольно скоро мы вернемся к
синкретическому мышлению на новом, более высоком уровне. Знаете ленинскую
идею развития по спирали - "от коммунизма первобытного к коммунизму
научному"? Так и тут. Первая форма синкретического мышления существовала в
виде мифологии. Потом мыслительная деятельность распалась на отдельные,
почти не пересекающиеся потоки - наука, искусство, философия. Но мы стоим
перед синтезом - будет создана новая мыслительная среда, в которой эти три
потока снова сольются воедино. А то нынче процесс ветвления и раздробления
зашел так далеко, что даже в рамках одной дисциплины представители разных
ветвей не понимают друг друга... Словом, наше мышление должно сделать
очередной качественный скачок...
Следователь невольно вздохнул.
- Жаль, что оно его еще не сделало...
Агинский внимательно посмотрел на него и осторожно спросил:
- А что... трудности возникают?
- Трудности!
И тут вконец зашедший в тупик следователь сделал то, чего делать ему
не полагалось ни в коем случае - стал делиться сомнениями со свидетелем.
- Применить бы это ваше новое мышление к такой вот задачке: как
объяснить поведение Морозова? Зачем он побежал в цех? Что означает фраза,
сказанная им Лихачеву: "Ты еще жив?!"? Вы, кстати, знаете, что он задал
покойному такой вопрос?
- Н-нет. Впервые слышу.
- Так вот, был такой вопрос. И как вы объясните, что показания всех
свидетелей в общем согласуются, но находятся в резком противоречии с
показаниями самого Морозова?
- И в чем они расходятся?
- А в том, например, что начальники ваши, глядя на экраны своих
телевизоров, в пятнадцать сорок семь видели Лихачева, копающегося у
манипулятора, а Морозов показывает, что в это же самое время на экране
своего телевизора, подключенного к тому же канату, к той же камере, он
видел Лихачева, лежащего в луже крови, и видел кого-то склонившегося над
ним, кого-то, кого он не узнал, но кто работает на вашем же предприятии.
Вы можете это объяснить?
- Нет... Но если Морозов действительно увидел что-то такое на экране,
то это, по крайней мере, объясняет, почему он бросился в цех и почему
произнес эту фразу...
- Но как он мог увидеть то, что еще не случилось? Не проще ли
предположить наоборот - чтобы объяснить свое поведение, он выдумывает, что
увидел на экране что-то странное? Ведь кроме него самого никто этой
картины не видел. Расхождение получается - Лихачев погиб в пятнадцать
часов пятьдесят четыре минуты тридцать секунд, а Морозов (и только он
один) видит это в пятнадцать сорок семь - неувязочка... Если бы он
наблюдал гибель Лихачева вместе с начальником цеха и начальником смены, то
он не мог быть в это время в цехе, а раз он был в цехе, то не мог видеть
эту сцену по телевизору. Не сходятся у него концы с концами, а зачем он
орет - я понять не могу.
На этом разговор закончился. Агинский вышел из кабинета следователя в
полной растерянности.

7
Нестерпимо яркая голубизна неба, если смотреть в зенит, переходила в
темный фиолет. Далеко, далеко внизу сверкали белизной заснеженные пики и
хребты, темнели бездонные ущелья. Ни одно облачко не нарушало пустоты этих
беспредельных абстрактных просторов. Облака, как и горы, были далеко
внизу. Впрочем, совершенно незаметно, оказались они уже совсем рядом, и
белизна их пушистых клубов слепила глаза не хуже кристалликов снега на
вершинах безымянных гор.
Облака, медленно меняя очертания, наваливались брюхом на
остроконечные скалы, продирались сквозь мрачные ущелья, непрерывно и
согласованно раздавались вширь, попадая на свободное пространство, и это
неостанавливающееся движение похоже было на работу отлаженного механизма и
даже, кажется, сопровождалось низким однотонным гулом, заполняющим все
пространство, бесконечным, вибрирующим "А-а-а-а-у-у-у-у-м-м-м-м". А выше,
во втором эшелоне, гонимые мощным ветром, проносились длинные ряды облаков
поменьше.
На небольшое кремнистое плато то падала сумрачная тень, то вновь
заливал его чистый свет из бездонной синевы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10