), интеллигентностью, изысканностью и другими лучшими качествами. Однако гегемон оказался из настырных – видимо, такие и делали революцию в семнадцатом году, не в силах смириться с тем, что богатые барыни нипочем не желают им принадлежать! Спаслась Алена только тем, что локтем вышибла стекло в кабину шофера и завопила дурным голосом. Водила по возрасту ей в отцы подходил, к тому же в кабине у него сидела бабуля, годившаяся Алене как минимум в прабабки. И эти два представителя старшего поколения на пару так отмутузили охамевшего гегемона (причем, как ни странно, физическому воздействию наиболее ретиво подвергала его именно бабуля, а словесной обработкой занимался водитель), что тот, видимо, навеки зарекся домогаться представительниц враждебного класса.
Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август
Я всегда знала, что выбрала себе службу, которая мало кому может показаться радостной и легкой. При том при всем я считаю, что хорошо справляюсь с ней, а нервы у меня еще и покрепче, чем у любого мужчины. К примеру, я совершенно не падаю в обморок при виде мертвых. Однако, когда чуть ли не каждый день приходит известие о неопознанных трупах, даже и мне работа следователя начинает казаться несколько обременительной!
Сегодня поутру, когда я собиралась в присутствие, а Павла чистила мои ботинки, зазвонил телефонный аппарат. Надобно сказать, что совсем недавно по приказу градоначальника были телефонированы квартиры некоторых чинов прокуратуры, сыскного отделения и судебных следователей, в коем числе и моя. Меня очень радует сия техническая новация, однако Павлу она приводит в истинное содрогание. Заслышав трезвон, моя нянька начинает громко стучать зубами, переминается с ноги на ногу, закатывает очи с видом возведенной на костер христианской мученицы, под которой уже затлели дрова, поименно перебирает всех святых, а главное, роняет из рук все, что в эту минуту держит. Не могу описать, сколько посуды переколочено в нашем доме с тех пор, как на стенке прихожей воцарился пресловутый аппарат!
Между прочим, мне трудно осуждать Павлу… Я тоже нахожу нечто сверхъестественное в том, что звук человеческого голоса передается по проводам. И я, всегда считавшая себя просвещенной, лишенной каких бы то ни было суеверий женщиной, теперь втихомолку думаю: «Коли есть телефон, почему бы не быть черту?!» Честно говоря, я и сама иногда роняю вещи при звонке. Правда, не от страха, а от неожиданности. Так произошло и сейчас. Павла выронила щетку, которой наводила глянец на мой башмак. Сам башмак тоже выпал у нее из рук. В результате паркет в прихожей оказался выпачкан гуталином.
У меня же из рук вывалился портфель – и книжка, которую я туда засовывала. Собственно, книжек было несколько: тоненькие, в мягких обложках. Они веером разлетелись по полу. Я торопливо подхватила их и придирчиво осмотрела: не порвались ли? Дело в том, что книжки не мои. Вчера мне дал их Смольников.
Такой шаг он предпринял к примирению со мной. Наши отношения весьма охладели после того следственного опыта, который он устроил, едва не утопив безропотного городового. Но Смольников, надо сказать, относится к числу тех людей, которые не могут существовать, если не ощущают к себе всеобщей любви. Вряд ли он воспринимает меня как даму… то есть, к несчастью, во мне он видит именно женщину, а не дельного следователя, но я разумею – не воспринимает меня как женщину, достойную ухаживания, – и все же моя к нему явная неприязнь определенно мешает ему жить спокойно. Поэтому, зная о моем желании познакомиться с сочинениями некоего господина Конан Дойла, он и принес мне очередной выпуск «Приключений мистера Шерлока Хольмса». Это новеллы «Пестрая лента», «Серебряный», «Конец Чарлза Огастеса Милвертона». Я чрезвычайно много была наслышана о великом английском сыщике – преимущественно от самого Смольникова, который последние два или три месяца читает книжки английского сочинителя без отдыха, запоем, во всякое время дня и ночи, новые выпуски покупает немедленно и таскает их с собой. Он никому у нас в отделе проходу не дает, направо и налево расхваливая и самого Конан Дойла, и измышленного им героя. Стоило мне полюбопытствовать о качестве сей литературы, как Смольников выхватил из портфеля пять или шесть штук последних выпусков и щедрым жестом протянул мне. Я, разумеется, приняла эту трубку мира. Я могу сколько угодно продолжать считать Смольникова легкомысленным папильоном, однако мы работаем вместе, и наши личные отношения в интересах работы должны оставаться мирными.
Кстати, заодно о Шерлоке Хольмсе. Мне показалось, что детективные рассказы Конан Дойла ничуть не интереснее забытого французского романиста Габорио, а чудеса героя последнего – сыщика Лекока – не менее поразительны, чем подвиги Шерлока Хольмса. Однако Смольникову сказать об этом остерегаюсь. Боюсь, тогда мы опять поссоримся – и уж без примирения. Мою критику он сочтет оскорблением – и даже не себя лично, что было бы еще полбеды, а лучшего друга. Дело в том, что Смольников воспринимает господина Хольмса как лицо реальное и частенько предается мечтаниям о том, как поедет когда-нибудь в Лондон и нанесет визит дружбы в его квартиру на Бейкер-стрит. Восторги Смольникова разделяет письмоводитель прокуратуры Сергиенко, который, впрочем, и приохотил своего начальника к новеллам Конан Дойла. Такое впечатление, что Сергиенко вполне готов взять на себя роль доктора Уотсона при нашем нижегородском Хольмсе!
А впрочем, я отвлеклась. Вернусь к событиям дня.
Итак, зазвонил телефон, и после довольно громкого кваканья, которым обычно начинается всякий разговор, я услышала в трубке чей-то хриплый голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17