), на ногах — поношенные сапоги с наборными каблуками — небось тоже остатками былой роскоши! Рядом с ним, опираясь на стол и глядя невидящими глазами в пространство, сидел Александр, безотчетно теребя длинными пальцами застиранное, обвисшее жабо. Камзол его весь истерся и был покрыт пятнами. С другой стороны стола примостилась, свесив на лицо золотые, растрепанные кудряшки, Сашенька в короткой черной душегреечке. Перед нею на столе лежала толстая Библия в бархатном истертом переплете, и Сашенька размеренным тоном прилежно читала что-то. Князь Федор не слышал. То ли Сиверга могла открывать лишь картины, то ли.., да нет, он сейчас и крика над ухом не услышал бы! Потому что увидел ее…
Она сидела на полу, у ног отца, вся сжавшись и прильнув к нему, а он жестом, полным странного, щемящего отчаяния, касался ее пышных, вьющихся волос, заплетенных в косу, обернутую вокруг головы.
Маша глядела в никуда огромными, расширенными глазами, казавшимися особенно темными на этом исхудавшем, печальном лице.
Князь Федор рванулся вперед, простер руки — схватить, прижать к себе, чтобы никогда больше не отпустить, не разлучиться! — и отпрянул, по локоть окунувшись в студеную воду. Лицо Марии исчезло в темной глуби.
И он вспомнил.., вспомнил, что уже видел все это во сне.
* * *
Многое он пережил, много страдал по воле рока и сам себя терзая, но, чудилось, не было у него в жизни минуты горше.
Хриплое рыдание вырвалось из груди — эхом отозвался из угла изнемогший от сострадания верный Савка. И Федор вспомнил, где он, что с ним и кто с ним.
Повернулся к Сиверге:
— Помоги! Дай мне ее! Спаси мою жену, как я твоего мужа спас.
Она глядела в его глаза — нет, она впилась в его глаза, как будто хотела душу разглядеть до самого дна.
Однако и сама сделалась открыта, и среди вихрей всемогущества и власти, кипевших в ее взоре, князь Федор увидел мглу печали.
— Что ты хочешь? — спросила Сиверга.
— Увидеть ее! Сейчас! — выкрикнул он отчаянно, и Сиверга отвела взор так внезапно, что князь Федор даже пошатнулся, словно рвался в какую-то дверь, а та вдруг отворилась — и он лишился опоры.
Теперь Сиверга смотрела в тайгу. Резко стемнело, и синие тени деревьев забились под ветром.
— Заходи, будь хозяином! — позвала Сиверга, и ветер послушался, ворвался, закружился в избушке смерчем, вздымая шкуры, наброшенные на пол и на ложе, вороша сухую траву, дергая, поднимая полы одежды, ероша волосы. С каждым мгновением он дул все сильнее — в избушке его становилось все больше, там уже было тесно людям, и в конце концов бесцеремонный гость выдавил, вытолкал хозяев наружу.
Но и тут было не легче! Ветры набегали со всех сторон; ласковые, теплые, рвали с людей одежду, трепали волосы, гладили шею, плечи, сушили и опаляли губы.
Деревья так и плясали вокруг, размахивали ветвями, точно пьяные, шумели на разные голоса. Цветы, травы льнули друг к другу, словно змеи, танцующие под колдовские мелодии, источая дурманные ароматы…
«Иванова ночь! Неужто нынче Иванова ночь? — вспомнил князь Федор. — Неужто и здесь, на краю света, она всевластна?»
Божество не спрашивает, когда и где являться, в какой срок. Оно приходит — и подчиняет своей страсти все вокруг!
Среди деревьев мелькали тени. Олень гнал свою важенку, а она металась от дерева к дереву нервными, томительными прыжками, словно не спасалась бегством, а искала места, где сладостнее отдаться победителю.
Волк стелился по траве, и волчица, роняя перед ним капли своего желания, обернулась, протяжно застонала.., призывным огнем блеснули глаза. В вышине слышались страстные птичьи клики, и перья сыпались на землю, пока объятая любовным огнем пара спешила скорее коснуться земли, чтобы наконец утолить свой пыл. Тонкие, тревожные голоса раздались в глубине леса, приблизились, и перед домом очутилась стайка молоденьких вогульских девушек. Их узкоплечие, широкобедрые тела были обнажены, и листья, трава прилипли к смугло-бледной коже, влажной от пота. Резко запахло мускусом, женским нетерпением.., чудилось, меж их ног струятся белые ручейки, словно у собак во время течки.
Завидев мужчин, они замерли, но испуг был непрочен и призрачен, словно предутренняя дымка. Взоры их горели, груди тяжело вздымались, не то от быстрого бега, не то от страсти; тонкие крики безотчетно вырывались изо ртов.
Ответный крик-стон послышался рядом с князем Федором. Он покосился — и отпрянул изумленно:
Савка! Савка исступленно рвал на груди рубаху: ноздри раздуты, дыхание тяжелое, хриплое, глаза безумные…
И вдруг, испустив протяжный, страстный вой, простирая руки, он огромным, оленьим скачком одолел поляну и оказался рядом с девушками. Но они были проворнее, они прянули в лес за мгновение до того, как жадные мужские руки схватили их всех сразу. Со звериной прытью Савка вломился в чащу, и долго еще шел по тайге гул и треск: то Савка гнал вогулок. Так дикий жеребец гонит стадо своих кобылиц, еще не зная, которую из них покроет первой, но каждая ждет его нетерпеливо.
Обезумевший Савка, чудилось, унес с собою весь шум разгулявшегося ветра, треск ветвей и грохот столкнувшихся в небесах туч, и тишина воцарилась вокруг — влажная и благоуханная тишина.
Князь Федор огляделся, еще во власти этой пылкой ночи. Желание томило его, и был один миг, когда слепое естество едва не повлекло его тем же путем, что и Савку. Но это было мгновение, которое тут же истаяло, ибо единственный и незабвенный образ, составлявший весь смысл его мечтаний и вожделений, вновь властно завладел всем его существом. Смотреть в эти потемневшие от страсти глаза, ловить томные вздохи с этих нежных уст, наполнить чаши ладоней живым огнем ее затвердевших от страсти грудей, шептать беспрестанно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115