Савка мысленно стукнул себя кулаком по лбу. Эх, недоглядел.., дверь-то, знать, была приотворена!
— Что дальше, Вавила? — спросил князь. — Поладили с Пырским?
— Поладили, как не поладить! Ох, доит, ох, и доит он светлейшего! — схватился Вавила за голову. — Золотые часы, табакерка, перстни, отрезы золотой парчи…
Ну не счесть, не счесть! Охране тоже перепадает. Да это ладно, тут вот какая была закавыка: в часовенке служить давно никому не приходилось, там все паутиной поросло, пыль, грязь. Меня Пырский сперва в штыки принял: мол, ничего не станется, ежели я светлейшего князя на богомолье свожу с охраною в полсотни пеших и конных солдат…
Он примолк, заметив, как молниеносно переглянулись князь Федор с Савкою, затем оба враз безнадежно покачали головами: полсотни солдат — это чересчур, и даже если удастся каким-то немыслимым образом вырвать Марию из-под охраны, далеко от погони не уйти.
Князь кивнул Вавиле, и тот продолжил:
— Однако светлейший тяжко болен. Лежит лежмя.
Супруга его женщина хрупкая, все ее силы на хлопоты о нем уходят. Это и сам Пырский понимает, что лучше бы им с места не трогаться. Да и безопаснее оно…
И вот, пока мы судили да рядили, пришел к Пырскому один человек из свиты господской.., как к себе домой пришел! Они, как я понял, крепко задружили, Пырский и этот черкес.
— Черкес? — свистящим шепотом перебил князь. — Бахтияр, что ли?
— Он самый, — подтвердил Вавила, недоумевая, почему у князя Федора вдруг сел голос. — Пришел, стало быть, расселся, вел себя вольно, болтал — и до того доболтался, что брякнул: мол, креститься хочу!
— Черкес?! Магометан? — вытаращил глаза Савка. — Ни в жизнь не поверю, он же обрезанный! Что, молитвами это место себе нарастит?
— А он не сказывал, с чего это вдруг подался из магометанства в православие? — спросил князь как бы из праздного любопытства, и его деланное спокойствие обмануло отца Вавилу.
— Сказывал, как не сказывать! — охотно ответил поп. — У него, у Бахтияра, мол, на примете красавица есть, которой мало что он неровня — еще и по вере чужой. Тут Пырский засмеялся и говорит: креститься, мол, нужно непременно, и поскорее, а что до прочего, то погоди, Бахтияр, ежели дело так дальше пойдет, как мне из Петербурга пишут, то скоро не ты ей — она тебе неровня будет! Ты, говорит, терпи, терпи, упадет тебе в руки красна девица, как наливное яблочко! — Вавила хохотнул — и умолк, словно подавился, увидав, как Савка обморочно закатил глаза.
«Ну что я опять такого сказал?!» — подумал злосчастный рыжий поп. Ничего вроде такого и не сказал, отчего князь мог бы побледнеть, словно смертельно раненный. Но ведь побледнел же! И Савка гримасничает, словно заморский обезьян…
— Так, — тихим, но твердым голосом проговорил князь. — Чем дело-то кончилось?
— Чем-чем, — буркнул Вавила. — Согласился я крестить его, конечное дело.
— Что?! Ах ты, преда… — взвился было Савка, но князь так на него глянул, что слуга вмиг вспомнил свое место и от стыда ушел подальше, в самый темный угол, сел там прямо на пол и зацепил зубами краешек рукава, чтобы уж больше слова невпопад не молвить.
Отец Вавила струхнул малость, но когда князь обратил к нему взор, к изумлению своему, увидел в его глазах усмешку:
— Согласился? Это хорошо. И когда?
— Через три дня, — трижды пристукнул по столу Вавила. — Не считая, конечно, сегодняшнего. Бахтияр желал, чтобы крестным отцом его был сам Пырский, а тот не может оставить гарнизон ни на день, не имеет такого права. Ну и порешили: часовню отмоют, отчистят, я завтра же туда утварь церковную, свечи, пелены и образа привезу и окрестим, стало быть, черкеса поутру.
— Но следует, вроде, говеть неделю… — заикнулся князь Федор.
— Перебьется, черномазый! — красуясь провозгласил рыжий поп. — Перетопчется!
— И я так думаю, — согласился князь. — Значит, что? Завтра — и ночь, послезавтра — и ночь, послепослезавтра, потом ночь, потом крестины. Все ясно.
Поступим так. Скажи Пырскому, что послезавтра отслужишь вечерню в часовне первый раз. Это нужно, чтобы наутро им не казался странным запах свечей и ладана. Этой ночью ты нас обвенчаешь с Марьей Александровной. Потом будет еще день… А на третью ночь в твоем доме при церкви случится пожар — и царство небесное отцу Вавиле!
— Царство небесное! — дрожащим голосом повторил поп, бледнея так, что его веснушки сделались красными. — А поверят?
— Поверят, куда денутся! — успокаивающе кивнул князь. — Косточки найдут на пожарище… Да не твои, не бойся! — сердито прикрикнул он. — Медвежьи. Они схожи с человечьими. Мои охотнички, деревенские, давеча завалили шатуна — я у них тушу купил. Уже и сало натопили, и шкуру выделывают, и мяса насолили.
А кости Савка схоронил в потайном месте, как потребуется — выроет. И тогда, на утро четвертого дня, некому будет Бахтияра крестить! Поп исчезнет бесследно, а та, к которой он обратил свои нечестивые помыслы… станет моей женой!
Голос его зазвенел торжеством.
— Аминь! — воодушевленно отозвался отец Вавила, а Савка трижды сплюнул через левое плечо.
* * *
Метель началась как по заказу, вернее, по молитве, ибо о ней втихомолку молились все трое. Коней оставили в охотничьем балагане — стоял такой не более чем в четверти версты от крепости. Была опасность заплутаться в черно-белой мгле, но князь Федор свято верил в удачу — и она не обманула: вскоре перед ними выросли заиндевелые стены.
Савка проворно раскутал один из мешков, коими снабдился в дорогу. В мешке оказалась веревка, а к ней крепился настоящий абордажный крюк. Этот крюк Федор зачем-то купил в Париже, на блошином рынке, испытывая при этом странное волнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115