только и успел, что жену молодую в окошке? вытолкнул (она и посейчас без памяти), а сам сгорел, и дом, и все добро. Косточки от него остались, что уголья, да и все. Упокой, господи, душу раба Твоего! Не слушал, бедняга, меня, старика, — вот и претерпел за грехи свои…»
— Слышь, Данилыч, — крикнул начальник стражи, желая хоть в малой малости ободрить своего злосчастного подопечного, — не тужи! Твоим супротивникам бог тоже поддает жару! Вон, известие… — Он помахал бумагою. — Алексей Григорьича племянник, Федька, сгиб — сгорел, дотла сгорел: одни кости нашли на пепелище! Не только лишь от тебя отнято — от него тоже!
Меншиков, склонившись к борту, вяло перекрестился. Крюковский, досадуя, что новость не вызвала у светлейшего ни капли радости, пошел к сходням да наткнулся на Марию: она так и стояла у самой воды, опустив руки, глядя на него огромными, в пол-лица, темно-серыми глазами, чуть шевеля бледными губами.
Бахтияр замер рядом, словно окаменев, и только взгляды его стремительно перебегали с лица дочери Меншикова на лицо Крюковского, и тому почудилось, что эти чернющие глаза щекочут его, будто сухие паучьи лапки.
— Ну! — замахнулся. — Гляделки чего выпялил?
Бахтияр попятился.
— Сгорел? — звонко, отрывисто переспросила Мария, уставясь на Крюковского, и он повел ладонью перед ее лицом: девка смотрела безумно, незряче.
— Сгорел, сгорел, потешься! — буркнул он. — На их улице, знать, тоже не праздник. Ну, чего стала.., стали чего, Марья Александровна? Пошли наверх! — И, отмахнувшись от назойливого Бахтияра, сам подал руку бывшему «высочеству».
Мария была боязлива: Крюковский не раз видел, как она робко, неуклюже сползает по сходням или взбирается на них. Но тут взлетела, не коснувшись опоры, и стала у правого борта, глядя вдаль, на зеленые обширные поля и синюю тень почти незримых гор.
В стеклянной небесной выси забился жаворонок.
Мария вскинула было голову, но зажмурилась от солнца, понурилась над сизо-серою волной.
Бахтияр, по обычаю, держался невдалеке, исподлобья поглядывая на бледное склоненное лицо, на дрожащие ресницы.
«Красота! Вот она, красота-то! — с внезапной тоскою в сердце опасливо пожалел Крюковский. — Умолвит он ее рано, поздно ли, а нет — ссильничает блудным делом, вот и вся недолга. Да мне-то что?!»
И отвернулся, озирая свое хозяйство.
Лямки натянулись; водолив стал на носу, глядит на стрежень; Меншиков прилег под тенью борта; Александр с Александрою притулились рядом. Охрана держится вежливо, однако глаза у всех на стреме. Ну, все в порядке, можно давать знак к отплытию.
Крюковский махнул рукою…
— Э-эх! У-ух! — басом запел водолив, подхватив его знак.
Судно качнулось, тронулось, пошло на глубину, разворачиваясь поперек течения.
— Господи! Господи, помилуй! — вдруг раздался тонкий крик, и Крюковский, недоверчиво подняв брови, увидел, как тонкая фигура в черном платье медленно (ему показалось, что неестественно медленно!) переломилась над бортом, свесилась с баржи — и рухнула вниз, в воду.
Взметнулись брызги.
Она! Мария!
Крюковский вцепился в борт, увидел: темные водоросли распущенных кудрей поплыли по реке, потом медленно пошли вниз, и белое облако взметнувшихся юбок тоже пошло вниз.., на дно, в бездну, на смерть…
Глава 1
«Без ослушания и молчания»
Тетушка Варвара Михайловна стояла перед племянницей и глядела на нее с такой ненавистью, что Маше было жутко видеть это новое выражение в прежде умильных глазах. Она была ростом гораздо выше горбатой тетушки, и той приходилось закидывать голову, чтобы смотреть в лицо девушке, так что ее черный, как вороново крыло, старомодный парик, слишком тяжелый и пышный для этой по-птичьи маленькой головки, то и дело съезжал на затылок, выставляя жидкие полуседые прядки, прилипшие к вспотевшему лбу: тетку от ярости бросило в жар.
— Гордыня! Гордыня демон твой, Марья! — прокричала тетушка. — Что ты о себе возомнила, скажи, пожалуйста?
— Ничего. Напротив, участь сия для меня роскошна чрезмерно.
— Не лукавь! — взвизгнула тетка, замерев перед Машею, как змея, вставшая на свой хвост перед жертвою. — Не лукавь, не прекословь! Из воли родительской не выступишь!
— Батюшка меня неволить не станет, я знаю сие доподлинно!
Маленькие черные глазки Варвары Михайловны вдруг сделались чуть ли не в пол-лица.
— Так ты еще и дура к тому же! — прошептала она как бы в недоумении. — Глупая дура!
Маша вздрогнула, когда тетка схватила ее за руку своими влажными, ледяными пальцами:
— Думаешь, почему батюшка твой вдруг стал приверженцем малолетнего великого князя, еще когда жива была Екатерина-императрица? Или невдомек, что он являлся некогда одним из гонителей царевича Алексея Петровича, а потому должен страшиться, что сын царевича, вступивши в возраст, не помянет добром супостатов отца своего, а уж Меншикова-то, Александра Даниловича, — тем более!
— Так, напротив, следовало бы держаться подальше от сего мальчишки и взять сторону Анны либо Елизаветы, — строптиво возразила Маша. — Матушка-императрица семейство наше жаловала, как мы исстари были привержены Великому государю Петру, а стало быть, и дочери ее не оставили бы нас своими милостями.
— Ждите! Как же! — фыркнула Варвара Михайловна. — Да разве прокричали бы которую-нибудь из них на престол, когда обе рождены были еще вне брака?
К тому ж, Анна уже замужем за голштинским герцогом, а кому не ведомо, что он — заклятый враг твоего батюшки. Для герцога радость его голову на плаху положить. Опять же и Елизавета может выйти замуж за какого-нибудь иноземного принца, и с ней вместе на русский престол воссядет иноземец, и для этого-то иноземца Александр Данилович будет прокладывать дорогу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115