великий князь остановился.
— Прощай, Павел! — сказал человек в плаще. — Ты еще увидишь меня здесь. Помни: берегись пауков!
При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и глазам Павла представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка его прадеда Петра Великого.
— Не может быть! — вскричал он, едва не теряя сознания от страха и удивления, а когда очнулся, никого уже не было на пустынной площади;
На этом самом месте летом будущего года императрица Екатерина Алексеевна возведет монумент, который изумит всю Европу. Это будет конная статуя царя Петра, помещенная на скале.
Не Павел советовал матери избрать это место, будто отмеченное или скорее угаданное призраком. Он опасался вспоминать о той ночи, но не знал, как описать чувство, охватившее его, когда он впервые увидал памятник Петру.
Тот холод, который пронзал его слева при встрече с призраком, Павел продолжал ощущать до конца жизни. И его не оставляла уверенность, что, хоть Петр явился поговорить с ним, он сделал это не из сочувствия не из расположения, а скорее из жалостливого презрения к своему потомку.
Павел никогда никому не верил! Даже призракам.
А слова о каких-то там пауках показались ему сплошной невнятицей. Или он только делал вид, что не понял их?
Апрель 1801 года.
Почти всю дорогу Алексей проспал. Тетушка уж так застращала беспутицей (да и правда, на дворе конец марта, не дороги, а чистое наказание), что, он пытался избавиться от этих страхов самым наивернейшим способом: покрепче зажмурясь и погрузившись в грезы.
И то сказать: в последнее время случилось в его жизни столько хлопотных, непривычных событий (смерть отца, вступление в права наследства, тяжкие ссоры с тетушкой, решение круто изменить судьбу и отправиться в Петербург, искать покровительства дяди, генерала Талызина), что они надолго отняли сон у Алексея.
Поэтому в пути он добирал недобранное. И почудилось ему, что лишь только двухэтажные “губернские” дома на Покровской — главной улице Нижнего Новгорода — сменились одноэтажными халупами, а потом Арзамасская застава потонула в пыльно-пеньковой завесе (жители окраин промышляли тем, что трепали и пряли пеньку на лужайках возле своих домов), так почти сразу вслед за этим выплыли из серенькой весенней мороси дома северной столицы.
Скоростью своего проникновения в Петербург Алексей был немало изумлен. Кто-то из соседей-помещиков, побывавший в столице, рассказывал, что еще до городской заставы каждого прохожего — проезжего останавливали пикеты раз по пять и с пристрастием допрашивали, куда едет да откудова.
Затем на городской заставе его опять подвергали долгому, томительному расспросу. Выехать из города без подорожной и таких же строгих опросов также нельзя было. А тут — никто даже и внимания не обратил на деревенский возок! Застав Алексей вообще не видел, только на самом въезде в столицу, да и там никого не задерживали.
Не случилось ли чего, подумал тогда наш герой, но тут же обо всем забыл, всецело занятый разглядыванием петербургских окраин.
К его изумлению, они почти ничем не отличались от нижегородских. Дома небольшие, деревянные, даже на знаменитом Невском проспекте.
Деревянной была и церковь Казанской Божьей Матери, поразившая Алексея красотою. Но уж коли встречался дом каменный, то он более напоминал дворец, а не человеческое пристанище.
Ничего подобного Алексей вообразить не мог. Он так и ахнул, увидав витрины модных лавок. Сколько богатого товару! Особенно поражали “Нюренбергские лавки”, которые помещались на Невском.
Уж на что тетушка живала в Васильках схимницей-затворницей, а всё ж и в ее беседах с соседками, изредка приезжавшими на чаек, либо за рецептом нового варенья, либо за узором для канвы, звучало порою это волшебное, манящее словосочетание: “Нюренбергские лавки”.
Чудилось, здесь было все, от булавки до тяжелых рулонов богатых тканей!
Теперь Алексей окончательно проснулся и едва успевал вертеть головой по сторонам.
Вот она, столица! Ух, какова! Чего в ней только нету! Правда, вот оленей, на которых, сказывали, тут ездили по улицам, Алексей так и не увидал.
Но в Петербурге запрягали оленей в сани только зимой, а теперь стояла какая-никакая, а весна.
— Куды теперь, барин? — спросил с тяжким вздохом кучер, с трудом скрывая усталость и раздражение.
Кучер был не Улановых — соседский, из Матешкина. Да и весь выезд был не Улановский: соседи отправляли столичной родне деревенские гостинцы, поэтому оказия молодому хозяину Васильков выпала очень удобная.
Алексей наотрез отказался тащиться в столицу в своем старинном возке, обшитом медвежьей шкурою изнутри так, что окошки напоминали маленькие подслеповатые глазки, опушенные коротенькими ресничками.
Вдобавок, тетушка уперлась: ни за что не хотела переставлять возок на колеса, опасаясь, что он увязнет в расквашенной дороге. Но заявиться в середине апреля в Петербург на санном ходу…
Никогда в жизни! Летняя повозка не могла бы выдержать столь долгого пути, да и холодна она, первоапрельские ночи еще студены.
Алексей потребовал было заказать в Нижнем новую повозку, благо он теперь сам был хозяином своим деньгам, однако рассудил, что нечего тащить в столицу напоказ провинциальную дурь, лучше купить и коляску важную, и коней в Петербурге.
Вот оглядится там, по обвыкнется, все и справит, что положено молодому человеку его круга: и гардероб, и оружие, и лошадей с коляскою, ну а пока дядюшка-генерал, конечно — же, не откажет предоставлять племяннику свой выезд (в воображении Алексея это была самое малое четверка вороных!) — не каждый день, понятно, а хотя бы от случая к случаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16