Аня покосилась на Диму. Дима убито кивнул. Делают, значит.
– Ну и что? – изо всех сил тщась сохранить высокомерный вид, спросила Аня.
– Да то, – пожала плечами Ирка. – Запросто установят, кто настоящая мать. Хотя тут и анализов никаких делать не надо, стоит только посмотреть на их ротики, разрез глаз, на лобики эти, даже на пальчики. Это же все мое, это же вылитая я – что одна близняшка, что другая! Вы поймите, Анна Васильевна. Если суд – вам все, конец. Узнают на новой работе Дмитрия Васильевича, что он в таком деле замешан, что какую-то там студентку отчислить грозил, чтобы шантажировать ее мать, что пошел на подделку документов и обман правосудия, – его сразу с работы турнут. Да еще статью небось пришьют. Где он потом устроится снова? В Хабаровск возвратится? Но там уж Неля Ковальчук постарается испортить ему репутацию, будьте уверены! И это еще не все. За такие дела запросто посадить могут.
Могут. Это точно…
Аня покосилась на убитое лицо мужа. Вот почему скис Дима! Он соображает куда быстрее жены, он мгновенно понял, чем чревато для них появление Ирки. А поскольку у него весьма живое воображение, он уже увидел себя в тюремной камере, увидел в комнате свиданий, куда станет приходить к нему Анечка и приносить передачу… Кстати, еще не факт, что Аню не засудят тоже, так что им даже передачи носить будет некому!
Нет, надо держаться, не показывать, как ей страшно, как щемит сердце.
Держаться из последних сил, чтобы не дать Ирке ни грамма морального перевеса!
– Какая жуткая жуть, – выдавила Аня похолодевшими губами, – сорок бочек арестантов. Кстати, эта твоя Ковальчук не испугалась, что может к нам присоединиться? В одну тюрьму мы вряд ли попадем, а срок, пожалуй, дадут одинаковый. Ведь она прекрасно знала о подмене, однако гражданская совесть ее сладко вздремнула.
– Вы что, забыли, что Дмитрий Иванович ее шантажировал? – фыркнула Ира, кивая на обрывки письма. – А если серьезно, если совсем уж серьезно, Анна Васильевна, как на духу, то скажу вам: Ковальчук хотела подзаработать. Дочку поддержать. Она тоже одинокая вроде меня, поэтому мы с ней и сошлись на этой почве. И не только я с ней откровенничала, она мне тоже про свои беды рассказала. У нее, у Ковальчук, рак. То есть она помрет скоро. И ни в какую тюрьму ее не посадят, конечно. Зато у ее дочки теперь деньги есть на книжке, может спокойно учиться, на первое время без копейки на останется. Так что Марина Федоровна сделала это ради своего ребенка. Вы же знаете, Анна Васильевна, на что человек может пойти ради своего ребенка!
В голосе Ирки зазвенели слезы, и Аня бросила на нее быстрый проницательный взгляд. Ирка словно бы намекает на что-то… Откуда это впечатление, что «змея» готова пойти на некоторые уступки… не за просто так, конечно. За определенную мзду. Ох, если бы так… если бы удалось снова купить ее! Деньги еще есть. Правда, Аня рассчитывала на них, очень рассчитывала, но им с Димой не привыкать поджиматься. Лучше поджиматься, чем сидеть на казенных харчах. И при этом думать, непрестанно думать, что Ирка получила дочерей обратно. Конечно, она права: их отдадут ей. Мать есть мать… Да разве сможет Аня пережить навязчивые мысли, что сейчас, пока она прогуливается по тюремному двору – руки за спину! – или слушает блатные песни, Ирка кормит девочек, гордо возит их в коляске, купает, забавляет погремушками… Сонька спит, а Лидочка лежит на спинке, сучит ножками и, довольнехонькая, хохочет беззубым ротиком. И в голове этой крохи не осталось и обрывка воспоминания о маме Ане, которая так ее любила…
Аня медленно взялась за сердце и спросила глухо:
– Сколько ты еще хочешь?
Мгновение Ирка смотрела на нее, напряженно сдвинув брови, а потом лицо ее разгладилось:
– Сейчас скажу. Только одна просьба: вы меня не перебивайте, ладно?
Аня кивнула. А что ей еще оставалось делать? Кивнул и Дима, но поскольку он так и сидел, не поднимая головы, то ссутулился при этом еще безнадежнее.
– Значит, так… – Ирка запнулась, но тут же продолжила с той плавностью и складностью, что сразу стало понятно: каждое слово из этой речи ею давно выношено, обдумано, выверено и отрепетировано:
– Значит, так! Никакого суда я затевать не стану. Разойдемся полюбовно, так и быть. Вы мне дадите еще восемьсот рублей – в возмещение расходов: пятьсот я и впрямь Ковальчук заплатила, да сто сорок на билет ушли, это вы правильно сказали…
– Получается шестьсот сорок, а не восемьсот, – не удержалась-таки Аня; и Ирка бросила на нее укоризненный взгляд:
– Ну мы же договорились не перебивать, Анна Васильевна… Все верно, пятьсот плюс сто сорок – получается шестьсот сорок. Но у меня же были еще всякие мелкие расходы, ну, покушать, да на такси я сколько проездила, пока вас в Горьком нашла, и до Северолуцка надо на чем-то добираться. Словом, восемьсот, а лучше – восемьсот пятьдесят, чтоб для круглого счета. Это во-первых. Дальше! Вы обязуетесь выплачивать мне ежемесячно определенную сумму, ну, скажем, рублей в сто пятьдесят. На такие деньги, конечно, не больно-то разживешься, но у многих такая зарплата – и ничего, живут люди, не жалуются.
Как-нибудь и мы проживем…
Ирка говорила спокойно, обстоятельно, округло. Собственная рассудительность доставляла ей, видно, необыкновенное удовольствие, она просто наслаждалась каждым словом, каждым звуком своей речи!
"Мы проживем! – Эти слова болезненно забились в Аниной голове вместе с толчками крови. – «Мы»! Вернее, они. Ирка с дочками. А, мы, мы с Димой, должны на них вкалывать. Содержать их. Платить за то, чтобы Ирка не подавала в суд.
Ведь о втором экземпляре письма Ковальчук она молчит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111