Тогда я с ним и познакомился. Кстати, это секретная информация. Может быть, он и выглядит как персонаж комической оперы Гилберта и Салливана, но он человек потрясающий. Шифр венгерского Министерства иностранных дел он расколол всего за три дня.
– Трудный был шифр?
Мьюр саркастически рассмеялся:
– Понятия не имею. Дело в том, что по-венгерски он не говорит.
Грант догнал Марину и Рида на улице, и все вместе они поехали на трамвае в центр Афин. Марина заколола волосы и сменила армейскую форму на простое голубое платье, зауженное в талии. Она сидела ровно, сдвинув колени, положив на них сумочку, – просто молодая женщина, которая едет за покупками или в кино.
Рид смотрел в окно на город. Мимо них проехал открытый грузовик, полный вооруженных солдат, и женщины с мрачными лицами стали уводить детей с дороги. Во всей остальной Европе война, может быть, и закончилась, но скрытая жестокость гражданской войны в Греции проступала повсюду.
– Кто такой Шлиман? – спросил Грант, вспомнив, что рассказывал Рид в пещере.
Удивленный Рид поднял голову:
– Шлиман? Археолог. Вообще-то очень известный. Именно он основал археологию и развивал ее в ходе своих работ.
– Это не все, что он сделал, – надула губки Марина.
– Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.
– Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.
– Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, – фыркнула Марина.
Рид неопределенно махнул рукой:
– Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.
Грант посмотрел на него:
– Но если Шлиман доказал, что эти истории – правда, почему вы повторяете, что это сказки?
Рид смущенно улыбнулся:
– Я верил так же сильно, как и Шлиман. Или нет, я стал отступником. – Его глаза стали отрешенными. – Я однажды с ним встречался. Мне было десять лет. Он читал лекцию для публики в Королевском географическом обществе, и отец взял меня с собой. Мы поехали на поезде, а на вокзале Пэддингтон отец купил мне лимонное мороженое. Забавно, какие вещи запоминаются. Так вот, Шлиман устроил потрясающее представление. В этом своем рабочем балахоне, с немецким акцентом – просто Алан Квотермейн пополам с капитаном Немо. Час пролетел незаметно, словно ты летом после обеда перелистываешь любимую книгу, читая самые интересные отрывки. Но только тут все было правдой. В тот вечер я решил, что стану таким, как Шлиман.
– И что произошло?
– Я вырос. – Рид грустно вздохнул. – Поступил в Оксфорд и остался в университете. Мне казалось, что это самое лучшее место для молодого человека, который любит классическую филологию. Но Оксфорд потихоньку высосал из меня всю любовь. Нельзя провести жизнь, просто греясь в лучах сияния Гомера. Надо заниматься исследовательской работой, анализировать, толковать. И чем пристальнее вглядываешься, тем дальше оказываешься. Первый эмоциональный порыв расщепляется на совершенно рациональные компоненты, которые в свою очередь расщепляются на все более мелкие, и так далее. Все равно что препарировать любимую собаку, чтобы разобраться, почему ты ее так любишь. Когда заканчиваешь, от любви уже ничего не остается. – Рид вытер лицо носовым платком. В битком набитом трамвае было жарко, и у него на лбу выступили бисеринки пота. – А потом, что бы там Шлиман ни нашел в действительности, одно дело – развалины нескольких укреплений на холмах, пусть даже они возбуждают воображение, и совсем другое – заявление о том, что Гомер описал все так, как оно было на самом деле. Уважаемые ученые так не делают. Мы – профессиональные скептики. Если и веришь во что-то, то делаешь это про себя, потихоньку. Со временем твое убеждение переходит в смущение, потом – в шутку. В конце концов не можешь даже и вспомнить, что ты такого во всем этом находил.
– Но ваше отношение изменилось.
– Да, в пещере. Когда я увидел всю эту резьбу – как раз такую, какую описывал Гомер… – Рид в изумлении покачал головой. – Я вспомнил, что именно меня так впечатлило тем вечером в Кенгсингтоне. Не поэзия – ее я оценил позднее. Даже не сюжет, какой бы он ни был увлекательный. А возможность или надежда, что под всей этой схоластикой и легендами может оказаться что-то реальное. Что-то настоящее. – Он смущенно улыбнулся. – Я снова начал верить. Как Шлиман или как Эванс. Если говорить о нем…
Он вдруг вскочил и дернул шнур колокольчика. Трамвай, громыхая, остановился. Грант поднялся, но Марина осталась сидеть.
– Я еще не выхожу. Увидимся в отеле.
– Ты там осторожнее.
Она слегка приподняла свою сумочку. Та оказалась неожиданно тяжелой, словно помимо помады и пудры там лежало что-то еще.
– Я сама могу за себя постоять.
Грант и Рид вышли из трамвая и оказались у ворот большого белого здания в неоклассическом стиле – от улицы его отделяла просторная лужайка и отгораживала высокая каменная стена. Медная дощечка на столбике ворот сообщала: «Британская школа в Афинах».
– Какое-то тут все полусонное. Им можно вешать табличку «Не беспокоить».
– Наверное, преподаватели разъехались на пасхальные каникулы. Но вдруг нам повезет…
Рид звонил до тех пор, пока из дома не появилась молодая женщина в сером платье из джерси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109