Избитый до полусмерти и покрытый грязью, он был тем не менее сразу доставлен на допрос, грубо усажен на стул и принужден отвечать на обвинения, которые ди Тасси узнал от своих людей.
Человек молча слушал, кивал головой на все обвинения и лишь время от времени мямлил, что все это приказывал делать граф, что на нем, Калькбреннере, нет никакой вины, так как он лишь исполнял распоряжения графа. Распоряжения эти, правда, были чудовищны. Целый год Калькбреннер систематически брал кредиты у состоятельных горожан якобы на ремонт замка. Одних только этих долговых обязательств набралось больше, чем на сто тысяч талеров. Лесные угодья множество раз выставлялись на продажу. Документы о продажах подделывал сам Калькбреннер собственноручно, что было нетрудно, так как соответствующие печати были собственностью графа. Некоторые делянки продавались по три раза, при этом покупателей выбирали из разных, удаленных друг от друга мест, чтобы у них сразу не возникали подозрения. Титулы владения должны были переписываться только в феврале нового года, но они не были еще даже зарегистрированы. Отчуждались и продавались угодья, которых не существовало вовсе. Эти продажи и отчуждения также удостоверялись фальшивыми документами, изготовленными тем же Калькбреннером, который на все эти обвинения отвечал тем же невнятным бормотанием:
— Так хотел Альдорф. Он принуждал меня делать все это.
— Принуждал? Воровать? Лгать? — рычал ди Тасси. Калькбреннер чуть не плакал.
— Я всего лишь слуга моего господина. Я подчиняюсь ему, я — его рука. Что я должен был делать? Он бы выгнал меня или, что еще хуже, обвинил бы в вымышленном преступлении и посадил в тюрьму. Моя семья умерла бы от голода. Я не мог поступать по-иному.
Николай слушал допрос со смешанным чувством. Этот человек был ему отвратителен, но одновременно он испытывал к нему жалость. Действительно ли он виноват? Какой управляющий посмеет перечить своему господину?
— Но вы не могли не понимать, что долго скрывать это мошенничество не удастся! — выкрикнул ди Тасси.
Лицо Калькбреннера исказилось, он покачал головой.
— У меня… у меня не было иного выбора, — жалобно проговорил он. — Я умолял графа не принуждать меня более к таким постыдным делам, но этот человек накричал на меня, он угрожал отправить меня и мою семью на виселицу, если я не стану делать того, что он от меня требовал.
Взгляд его оцепенел, когда он продолжил.
— Никто не может знать, каким непредсказуемым, вспыльчивым и ко всему прочему решительным человеком был граф Альдорф. После смерти Максимилиана в него вообще вселился дьявол. Что я мог со всем этим поделать? — жалобно воскликнул Калькбреннер. — Само мое существование, моя жизнь зависели от графа Альдорфа. Он мог уничтожить меня одним движением руки. Я не мог иначе.
— А Зеллинг и Циннлехнер? Они знали что-нибудь о мошенничествах?
— Зеллинг! — ядовито вскричал Калькбреннер. Лицо его вдруг приобрело холодную жесткость. Сквозь жалкое выражение проступила голая, ничем не прикрытая ненависть, а сквозь скривившиеся губы полились путаные беспорядочные обвинения в адрес графского камердинера.
— Зеллинг — это самая коварная из всех коварных змей.
— Как это понимать?
— Он околдовал графа Альдорфа.
— Ага. И почему вы так решили?
Никаких объяснений не последовало. Управляющий сидел с застывшим взглядом и бормотал нечто невразумительное. Зеллинг и граф Альдорф — одного поля ягоды. Это он затянул удавку, на которой в конце концов придется болтаться им всем. Где он — этот незапятнанный, честный и знающий свой долг господин Зеллинг?
— Господин Калькбреннер, — резко прервал его ди Тасси, — камергер Зеллинг мертв.
Калькбреннер беспомощно заморгал глазами.
— Мертв? — пробормотал он. — Как это могло случиться?
— Этого мы не знаем. Он был убит. Не более чем в двух милях отсюда, в лесу.
Казалось, что Калькбреннера от этой новости разбил паралич.
— А деньги? Все деньги. Где они?
— То есть вы утверждаете, что Зеллинг получал все деньги, которые вы выручали своим мошенничеством?
— Эта змея… — начал Калькбреннер, разразившись полной ненавистью тирадой в адрес камергера. Но вскоре слова потонули в громких рыданиях, которые судорожно сотрясали грудь управляющего. Николай уже начал опасаться, что у Калькбреннера сейчас случится спазм сердца и он умрет у них на глазах. Но Калькбреннер, несмотря на жестокое избиение, какому подвергли его слуги Вартенштейгов, показал себя твердым орешком. От природы он обладал крепким несокрушимым здоровьем. Страдала его душа, но отнюдь не тело. Глаза его налились кровью, он неровно и трудно дышал и потел как скотина, несмотря на зимний холод. Он дико вращал глазами, словно ожидая, что сейчас явятся невидимые духи и уничтожат его. Было такое чувство, что он снова испытывает панический страх перед Альдорфом, словно тот не умер и может в любой момент войти в комнату и подвергнуть своего управляющего жестокому наказанию.
Однако ди Тасси был по горло сыт мычанием Калькбреннера. Советник встал, сделал Николаю знак следовать за собой и покинул комнату в весьма дурном расположении духа.
— Все они здесь проклятые лжецы, — злобно ругался он, идя по коридору. Николай молчал, обдумывая все тяжкие обвинения, вылитые Калькбреннером на Зеллинга. Неужели и Зеллинг замешан во все эти преступления? Камердинер показался ему глубоко порядочным и заслуживающим доверия человеком. Но подумать дольше ему не удалось.
— Я знаю, что вы скоро должны вернуться в Нюрнберг, — заговорил ди Тасси. — Я задержу вас всего лишь на пару слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128