Можно предположить, что эта жидкость попала сюда из пораженного циррозом легкого. Если же эта субстанция воспаляется, то формируется абсцесс и образуется белая, вязкая и жирная жидкость. Обе эти находки называются порвавшимся абсцессом легкого, так как содержимое расплавленных пространств, сообщаясь с разветвлениями бронхов, посредством мокроты отхаркивается из легких. Поэтому открытые скопления гнилостной жидкости имеют большую площадь, чем изолированные.
— Значит, существуют четыре вида патологической жидкости, — понял Циннлехнер, захваченный производимым опытом.
— Да, — ответил Николай, — если вам так угодно. Изолированная гнойная, открытая гнилостная и так далее. Но здесь… — он снова постучал по передней брюшной стенке покойного графа, — здесь, как мне представляется, мы имеем дело с закрытым скоплением гнилостной жидкости. И это очень странно. Она расположена слишком низко… У графа был кашель, не так ли?
Циннлехнер кивнул.
— Сухой или влажный?
— Поначалу он был влажным, — ответил Циннлехнер.
— Отхаркивал ли он мокроту?
— Да.
— И что? Вы исследовали ее?
— Мокрота была гнойно-кровянистой. При нагревании она начинала издавать гнилостный запах. При погружении в воду она тонула. Но потом кашель стал сухим — мучительным и сухим. Граф все время хрипел. Иногда кашель был так силен и вызывал такие судороги, что графа начинало рвать. К тому же периодически у него была лихорадка. Щеки и губы становились багрово-красными, он терял аппетит и практически переставал есть. В это же время начиналась одышка. Однажды я даже пощупал его пульс. Это было когда однажды во время прогулки вокруг замка ему стало плохо, он побледнел, задрожал и без сил упал на скамью. Пульс в это время стал слабым, частым и очень мягким. Я хотел пустить ему кровь, так как подумал, что она слишком сильно сгустилась, но он не позволил мне это сделать. Потом ему снова стало немного лучше.
— Когда это случилось?
— Весной, в мае.
— Что было потом?
— С каждым днем ему становилось все тяжелее дышать. Все было как у дочери. Он медленно задыхался, хотя временами наступали улучшения.
Внезапно Николай снова представил себе ту картину, какую он увидел в библиотеке. Мертвец в кресле, странное положение его тела, ожог на голени. Николаю пришла в голову одна мысль.
— Вы знаете, на каком боку он спал? — поинтересовался врач.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Хотя этого, конечно, не может быть… — задумчиво произнес Николай.
— Чего не могло быть? — нетерпеливо воскликнул аптекарь.
— Его положение… я хочу сказать, вы помните, в каком положении мы его нашли? Там, в кресле у камина.
— Конечно, помню.
— Давайте еще раз его так положим.
— Но…
— Прошу вас. Вы сейчас сами все увидите. Помогите мне. Подложим подушку и уложим его как нужно.
Трупное окоченение стало заметно слабее, но аптекарю и Николаю потребовалась пара минут на то, чтобы поднять покойника и усадить его в том положении, в каком он пробыл несколько часов в кресле, прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.
— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?
Он рисовал очертания органов на восковой коже.
— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?
Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.
— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?
Циннлехнер заговорил первым:
— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.
Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.
— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай. — Посмотрите на ожог. Он не вынес мучительного ожидания смерти.
Циннлехнер в ответ только покачал головой:
— Это невозможно. Ни один человек не способен задушить сам себя.
— Но это единственное объяснение, — возразил Николай. — Смотрите, он сам оставил нам документальное свидетельство того, насколько невыносимо медленно действовал яд. Боль, должно быть, стала настолько ужасной, что он приложил к голени тлеющую головню, чтобы узнать, сколько времени еще ему придется ждать.
Аптекарь недоверчиво вскинул брови.
— Но что же это была за болезнь?
В ответ Николай только пожал плечами.
— Вероятно, это была гнойная язва, абсцесс или злокачественное перерождение.
На некоторое время он задумался, потом спросил:
— Что случилось с дочерью Альдорфа? Вы говорили, что она тоже задохнулась, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128