Роли распределены окончательно. Теперь они действительно репетировали спектакль. Вивиана Дерби присутствовала на первом прогоне и после выступления Джульетты ободряюще кивнула ей. Хеерт сиял. В пятницу после репетиции он попросил Джульетту задержаться: хочет, мол, кое-что с ней обсудить.
Но тоска не исчезла. Во время репетиций она стояла порой с краю с безучастным видом, потеряв всякое представление о том, что происходит вокруг. И немного пришла в себя, только когда в обед к ней подсела Марина Фрэнсис, которая хотела с ней поболтать. Джульетта по-настоящему восхищалась ею – и тем, как она повела себя после ссоры с Хеертом, как аплодировала молодой конкурентке; все это подтверждало, что она действительно благородный человек. Джульетте было гораздо легче от сознания, что Марина ничего против нее не имеет, даже хочет сблизиться с ней. Через несколько столиков от них сидела Энска, не сводившая с них глаз.
К половине восьмого зал постепенно опустел. В коридоре толпились артисты, которым только что наложили грим: в тот вечер давали «Золушку». Хеерт шел по коридору, потягивая через соломинку кока-колу из бумажного стаканчика. Он кивнул Джульетте, они вместе вошли в репетиционный зал и закрыли дверь.
– Ты уже переоделась? – спросил он с непонятным раздражением.
Потом начал говорить о музыке Пьяццолы. Ему хотелось знать, что она думает о ней. Джульетта не знала, что сказать.
– Несколько дней назад я видел, как ты танцуешь «Эскуало», – признался он наконец. – Откуда ты знаешь эту вещь?
От смущения Джульетта чертила ногой на паркете воображаемый круг.
– Приятель танцевал, – наконец выдавила она.
– Можешь показать мне еще раз? – попросил он.
– Прямо сейчас?
– Не хочешь? Ты что, устала?
Джульетта пожала плечами.
– Это импровизация, – сказала она.
– Именно поэтому, – настаивал он.
Она колебалась. Хеерт с любопытством смотрел на нее.
– Объясни мне, что это за музыка.
Она с удивлением посмотрела на него.
– Я серьезно. Я уже несколько раз ставил этот тангобалет, но когда танцуешь ты, получается совсем иначе.
Она покраснела, уставившись в пол.
– Не будь дурочкой, Джульетта. Откуда это у тебя? Кто тебе показал?
– Просто чувство. Не могу объяснить.
Она пошла в раздевалку, чтобы переодеться. Когда вернулась, уже звучали первые такты. Хеерт переключил на начало, и Джульетта стала танцевать. Скользила по залу. Перевоплотилась в Дамиана.
Голландец сел на корточки и не отрываясь следил за ее движениями. Она чувствовала, что имеет над ним власть. Он был словно околдован и одновременно раздражен – потому что не мог постичь источник ее выразительности. Она чувствовала: он ищет объяснения в ее движениях, в положении рук, в легком наклоне при движении вперед, выгнутой слегка спине. Но ведь дело не в этом. Не только в этом. Все это лишь внешнее выражение чего-то совсем другого – ее непереводимого постоянного диалога с Дамианом. И она знала, что ни одно танго Бекманна не сравнится с этой импровизацией. Она развернулась на месте, ступни скользнули одна о другую. Он так ничего и не понял. Она осталась внутри себя. Ей нечего показывать. Только одиночество. Печаль. Отчаяние. И все же…
Когда она закончила, Хеерт молчал. Джульетта тяжело дышала, грудь вздымалась, она поставила руки на бедра и смотрела мимо него на проигрыватель, который уже начал играть следующий трек. Хеерт опять переключил музыку и попытался сам исполнить «Эскуало». Попросил ее показать начало шаг за шагом. Она выполнила просьбу. Объяснила, что он делает неправильно.
– В движениях не должно быть гордости, – сказала она. – Наоборот, какая-то вялость, подавленность, тяжесть.
Она рассказала ему об атмосфере в милонгах Буэнос-Айреса. О безрадостных лицах, исполненных молчаливого отчаяния.
– Не понимаю, – сказал он с раздражением. – Как ты к этому пришла? Танго – это страсть, темперамент, похоть. Первый танец, когда мужчина и женщина публично обнимаются.
– Да, и обнимаются тоже, – возразила она. – Но это лишь самое первое объятие – то, которое ни к чему не ведет.
Она помолчала, глядя в сторону. Потом добавила:
– Танго рождается из отчаяния и заканчивается им. Подготовка к тому, что никогда не случится, воспоминание о том, чего никогда не было.
Хеерт смотрел на нее с удивлением. Джульетта отвела глаза. Неловкая пауза показалась ей бесконечной.
– Что ты делала в Буэнос-Айресе? – спросил он наконец.
– Я не хотела бы об этом говорить.
Она села на пол и принялась развязывать ленты балетных туфель.
Хеерт сел рядом.
– Знаешь, что ты сейчас танцевала?
Она покачала головой.
– Танго Джульетты.
Она ничего не сказала.
– Мне очень жаль, что Джон не может это увидеть, – продолжал он.
Ей стало неловко.
– Ты хорошо знал его?
– Да. Можно сказать и так. «Танго-сюита» была его главным произведением. Он был одержим им. Мог говорить об этом ночи напролет. Про Пьяццолу. Про весь этот ужас в Аргентине. И о том, что хочет из этого сделать.
Джульетта внутренне сжалась. Но вопрос уже сорвался у нее с языка:
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я вижу, как ты танцуешь, мне кажется, я снова слышу рассказы Джона об аргентинском терроре. О насилии и о порожденном им ужасе. Это есть в музыке. Но другие танцоры этого не чувствуют. Только когда ты танцуешь.
Джульетта встала. Хеерт смотрел на нее снизу вверх. Потом тоже встал и сказал:
– Давай выпьем чего-нибудь в буфете? Или ты торопишься?
Насилие. Террор. Аргентина.
Эти слова пробудили в ней таинственный отклик.
– Сейчас быстро приму душ и приду. До скорого.
– Что будешь пить?
– Яблочный сок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129