Капитан и два его помощника ждали меня за столом, недоуменно разглядывая клочок белой бумаги.
— А! Гвидо! Подойди-ка. Посмотри, что нам принесли сегодня утром.
Он протянул мне прямоугольный лист, на котором без знаков препинания были написаны следующие строки:
«Грешник потерял голову Невинный потерял жизнь Понтифик потерял Лицо А удод вознесся к небесам» Ван Акен рисует.
— Удод! — воскликнул я.
Именно это убедило меня в важности послания. Подобные намеки не могут быть случайными.
— А где нашли эту бумагу?
— Она была приклеена к Пасквино.
— К Пасквино!
Удивление мое возросло. Так называли статую Геракла без рук и ног, выкопанную случайно пятнадцатью годами раньше близ Цветочного поля. Бюст установили на цоколе вблизи площади Навон, и почему-то в привычку римлян вошло наклеивать на него разные пасквили. В большинстве из них критиковалось положение дел в городе или отмечались недостатки в университетском преподавании. А некоторые были настолько резкими, что городская администрация даже утвердила должность секретаря, в обязанности которого входил контроль за содержанием листовок и их расклейкой. Сезон «пасквилей» начинался где-то в апреле, ближе к празднику Святого Марка. Но никак не в январе.
— Я приказал докладывать мне обо всем подозрительном, будь то сказанное или написанное, — объяснил капитан. — А это, должно быть, наклеили ночью.
— Текст напечатан, — заметил я. — Невозможно установить автора.
— Верно. Но сама бумага и шрифт сходны с запиской, подсунутой Капедиферро в первые дни расследования. Поэтому не подлежит сомнению, что это послание — от того же лица.
— Именно в этом и пытаются нас убедить, — согласился я. — «Грешник потерял голову» — это, очевидно, по поводу обезглавливания в колоннах; «Невинный потерял жизнь» — о казни обжигальщика Гирарди; «Понтифик потерял Лицо» — обвинение самому папе. Ну а что касается удода, вознесшегося к небесам, то это означает, что птичка улетела и убийца разгуливает на свободе.
— Вполне согласен с тобой, Гвидо. Но что ты думаешь о последних словах: «Ван Акен рисует»?
— Они напоминают мне о рассуждениях Леонардо, который увидел во всем этом деле руку художника. Многие признаки, оставленные убийцей, заставили его предположить, что тут действовал талантливый художник или человек, имеющий отношение к миру искусства. Имени его он, разумеется, не знает… Он лишь интуитивно чувствует…
— Не сомневаюсь в интуиции да Винчи, — пошутил Барбери. — Даже если она заводит его не туда, куда надо. Однако имя Ван Акен ничего мне не говорит.
— Мне тоже. Надо бы покопаться в коллекции гравюр Ватикана. Может быть, там отыщутся следы Ван Акена?
Капитан призадумался.
— И все же этот глагол… Почему Ван Акен «рисует»? Это, что, означает, что он все еще продолжает? Что он еще не закончил и намерен продолжать?
Я поддержал мрачную гипотезу:
— Этот тип, вероятно, опять как-нибудь проявит себя. Судя по всему, ему хочется, чтобы им восхищались и были признательны за его дела. Зачем подбрасывать новую записку, если только не для того, чтобы привлечь к себе внимание?
— И чтобы еще раз бросить вызов его святейшеству.
Барбери поднялся с места.
— Я должен поставить в известность кардинала Бибьену. Хочешь, пойдем вместе в Ватикан? Может быть, библиотека удовлетворит наше любопытство.
Томмазо Ингирами уже поправился. Лицо его посвежело, походка стала увереннее. Со свойственным ему пафосом он посочувствовал да Винчи. Выразив сожаление по поводу мелочных придирок к великому художнику, он подвел меня к низкому комоду, в котором хранились гравюры и копии картин мастеров.
Я долго перебирал их. Были там репродукции некоторых замечательных шедевров последних двух веков: от рисунков фресок Джотто до набросков молодого художника из Венеции по имени Тициан. Не все они были хорошего качества, очень далеки от подлинников, да и половина имен художников была мне незнакома. Впрочем, многие из них даже не были итальянскими. Но все же мне казалось, что я держу в руках частичку гения этих людей.
К сожалению, нигде я не встретил имени Ван Акена, и ни на одной репродукции не было изображения удода, створок раковины или тел с отрубленными головами.
— Знаком вам такой художник — Ван Акен? — спросил я в конце библиотекаря.
— Ван Акен? Нет. Ведь я больше интересуюсь книгами, чем картинами. Надо бы спросить…
Он заглянул в другие залы, но они были пусты: обеденное время.
— Будь здесь Леонардо, он бы вам сказал… Вот разве что…
Он прищурился:
— Поскольку мои читатели не торопятся, я, пожалуй, закрою на время библиотеку. Поднимемся-ка, Гвидо, этажом выше… Такой случай не скоро представится…
— А что там?
— Сикстинская капелла. Его святейшество недавно заказал Рафаэлю шпалеры для украшения стен. Я только что видел, как художник поднялся туда, чтобы снять мерки. В отсутствие да Винчи он, может быть, согласится вам ответить.
Построенная пятьдесят лет назад, Сикстинская капелла стала настоящим святилищем Ватикана. Именно в ней собирались кардиналы для избрания папы. Она являлась домовой церковью пап, там же служили и торжественные мессы. Именно здесь проявился огромный талант величайшего живописца века: Микеланджело. В 1511 году мне посчастливилось увидеть свод Сикстинской капеллы. В то время художник еще не закончил работу над ней, а папа Юлий 11 уже разрешил римлянам любоваться ею. И сейчас я узрел ее во всем великолепии завершенности.
У каждого входящего глаза непроизвольно поднимались к своду, и душа устремлялась ввысь. На фоне красок, создающих ощущение безграничности, развертывались эпизоды из «Книги Бытия»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72