Как говорится, мир тесен, а мир медиков еще теснее. Как видите, я унаследовал не только имя, но и профессию моих предков.
Надеюсь, что приложение к письму будет вам интересно. Это письмо адресовано моему пра-прадедушке его сестрой. Оно годами хранилось в моей семье, и я был бы очень рад, если бы вам удалось пролить свет на его содержание, или, если позволите, на личность автора – некой таинственной леди. Другой клочок бумаги всегда хранился вместе с письмом, и я не знаю, имеет ли он какое-нибудь значение.
Прошу вас вернуть эти документы, но это не срочно.
Всего наилучшего,
Джон Маршалл.
Р.S. Недавно я получил электронное письмо от другой женщины, из Кембриджа, которая также занимается изучением нашей семьи (на которое я, к своему стыду, еще не ответил). Ее зовут Сью Мелланби, и я был бы рад сообщить ей о вас, если вы решите, что это ей поможет».
Нет необходимости. Наташа осторожно вскрыла меньший по размеру конверт.
Почерк письма на двух страницах Наташа узнала сразу, хотя буквы здесь казались не такими аккуратными, как в дневнике, а некоторые строки – неровными, словно рука, державшая перо, была слабой и не совсем твердой.
«15 ноября 1872 г.
Мой дорогой брат!
Боюсь, что возлагаю на тебя огромную ответственность, но мне необходимо поделиться ею с кем-нибудь. Я хочу рассказать тебе о некоторых фактах и полагаюсь на твою мудрость и сострадание, в надежде, что ты правильно распорядишься ими, если я умру.
Речь идет о ребенке, которого, как тебе известно, из милосердия приютил папа, о нашей милой маленькой Элеоноре.
Меня всегда поражало, как вы, мужчины, можете называть нас слабым полом, хотя по сравнению с нами часто выглядите беспомощными глупцами. Пример тому – одна из папиных пациенток, под обаяние которой попали многие мужчины, кроме, разве что, собственного мужа. И папа не стал исключением.
Должно быть, она приписывала папины внимание и заботу, его чрезмерное огорчение из-за невозможности выяснить причину ее недомогания и его отчаяние, когда прописанные им лекарства не облегчали ее страданий, естественной добросовестности преданного своему делу врача. Полагаю, что папа всей душой сочувствовал бедной женщине, понимая, что муж не мог справиться с ее болезнью и оставил папе роль ее защитника и доверенного лица. Папа – единственный человек, который мог облегчить ее страдания, душевные и физические. Конечно, в папиных попытках вылечить ее можно усмотреть самоотверженность. Если бы ей стало лучше, она бы отказалась от его услуг и он не смог бы себе позволить ежедневно бывать в ее доме.
Я склонна думать, что в ночь, когда он принимал у нее роды, действиями папы руководило Провидение. Иначе он не послал бы за мной. Когда я приехала в ее квартиру, то увидела отца растрепанным, с диким выражением лица, с трогательным свертком в руках. За несколько недель до этого папа высказывал свои опасения насчет состояния здоровья младенца, поскольку он перестал двигаться в утробе, и поначалу я подумала, что новорожденная девочка мертва, поскольку была совершенно синей и не издавала ни звука.
Но, опасаясь за папин рассудок, я сделала так, как он велел, – вернулась домой, завернула ребенка в теплые одеяла и села с ним поближе к очагу. Скоро приехал отец.
То, чему я стала свидетельницей, не могу назвать иначе, как чудом – малышка пошевелила крошечными ножками, ее кожа приобрела нормальный цвет, и, наконец, она издала еле уловимый мяукающий звук, больше похожий на писк котенка. Папа был уверен, что его знания о работе кровеносной системы позволят добиться того, что другим кажется чудом.
Считая, что неосуществимая надежда гораздо опаснее отсутствия всякой надежды, папа сообщил матери ребенка, что младенец родился мертвым. Он не считал это обманом, поскольку смог прослушать только очень слабые удары сердца и решил, что ребенок вскоре умрет. Он полагал, что для матери лучше совсем не видеть ребенка, чем истощить небольшой остаток сил на выхаживание младенца, чтобы через несколько часов или дней увидеть, как тот умрет у нее на руках.
Я всегда верила, что папа намеревался полностью восстановить здоровье ребенка и потом вернуть ее матери, которая, как он надеялся, будет настолько ему благодарна, что не станет осуждать этот обман.
Я хотела отговорить его от подобного шага, умоляла еще раз все хорошенько обдумать. Но не стала. Он казался таким уверенным, таким непреклонным. Я помогала ему хаживать за малышкой и очень быстро к ней привязалась. Папа был ею очарован. И не удивительно – девочка с первых дней жизни была очень похожа на свою мать – то же тонкое лицо, сонные глаза... Я боялась, что он не сможет расстаться с ней, и должна признать – будущее пугало меня.
Увы, час расставания так и не пробил. Ночью 11 февраля, когда я хлопотала вокруг малышки, отца вызвали к ее матери. Он вернулся через несколько часов и взял маленькую Элеонору (именно так мы ее назвали) на руки. Он молчал, в глазах стояли слезы. Я вышла, чтобы налить ему бренди, а когда вернулась, то обнаружила, что он ушел, забрав с собой ребенка. Опасаясь худшего, – того, что поступок отца стал известен и что он понес девочку ее матери, я села около огня и стала ждать. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Только некоторое время спустя я заметила у горящей головни клочок бумаги, смятый, будто кто-то специально бросил его в камин. Я не понимала значения слов, написанных на нем, пока на следующее утро не услышала новость.
Думаю, ее муж, охваченный горем, не заметил записки. Порыв отца, забравшего записку, я не могу объяснить, поскольку он не знает, что я видела и сохранила ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98